Рубин эмира бухарского

– Да чего лучше, – ответил он. – Я и то хотел вам сказать. Тут столько людей, что вы должны чувствовать себя одиноким. Езжайте!

Тон его голоса был настолько сочувственным и простым, что я чуть было внутренне не потянулся к нему.

По приезде в макбару я сразу же бросился в ту келью, где были навалены ящики, мешки и бочки. В середине зияла брешь: очевидно, уже немало было вынесено. Из расспросов узбеков я выяснил, что сюда приезжал один из трех мушкетеров, Феоктистов, и сам выбирал и отгружал вьюки. И все это за моей спиной, когда меня уговаривали подольше остаться в лагере. Они вывезли, конечно, самое ценное, такие вещи, как… Тут краска стыда залила мне щеки. Ведь я не знал, что было в келье, что привозилось в течение целого месяца. Я не интересовался тем, что делалось у меня под носом, я вел себя со своими индийскими стихами, как последний юродивый или дурачок. «Недопеченный филозоф», как назвал меня Борис.

Я опять расспросил узбеков и с грехом пополам выяснил, что они увезли. Это был главным образом медицинский спирт, что достался нам от военного госпиталя, и несколько ящиков с английскими винтовками «Ли-Энфильд», очевидно захваченными в качестве трофеев у врага во время гражданской войны. При осмотре кладовой я обнаружил несколько ящиков с медикаментами и взял небольшой запас их себе.

На следующее утро я решил, не теряя ни минуты, отправиться в город к Паше – к кому еще я мог ехать? Для того чтобы моя поездка в такой момент не возбуждала подозрений, я подъехал сначала к лагерю и объявил там, что рана моя нуждается в лечении.

В Фергане я рассказал Паше все, как было. И на этот раз он слушал, не проронив ни слова; когда же я спросил, что мне делать, он ответил:

– Пока ничего. Смотри и слушай.

– Но делать что?

– Да ты уже сделал, что нужно.

– А теперь дать им делать, что хотят? – вырвалось у меня.

– Ты не один, – тихо сказал Паша.

– Да, вот еще что, Паша, – начал я после некоторой паузы, когда мне удалось овладеть собой, – недалеко от нас есть басмаческий кишлак. Я забрел туда, приняли как будто любезно, но было что-то двойственное, и я не мог ручаться, что к концу угощения не прирежут. Спрашивал Рустама – помнишь, ты спас его сестренку Лейлу, – он сказал, что советская власть сильно обидела кишлак, грабили, убивали: статочное ли это дело?

Паша сначала вспыхнул, как всегда, когда кто-либо набрасывал тень на любимое, потом наморщил лоб:

– Подожди, я как будто краем уха что-то слышал. Посиди, я сейчас узнаю.

– Где ты узнаешь? – удивился я.

– Да тут кое-кто, наверно, помнит, – уклончиво ответил он.

Через десять минут он вернулся совсем невеселый.

– В самом деле было такое дело. В местную большевистскую организацию, как пришли наши, пробрался один беляк и действительно мучил и насильничал и грабил. Его разоблачили, но было уже, конечно, поздно. Кишлак он восстановил против себя крепко, и многие поклялись мстить.

– А кто этот беляк? – после некоторого молчания спросил я.

– Да некий есаул Погребняков из дутовской казачьей части, а здесь выдавал себя за комиссара, потом ушел в банду.

– Это куда же?

– Он скрывается от нас и одновременно от кишлачников. Те его разорвут на тысячу кусков, если поймают.

– Не в тугаях ли он? – вырвалось у меня.

Паша с интересом посмотрел на меня:

– Что ж, и это может быть.

До этого момента что-то в нашем свидании было принужденным и неудовлетворительным. Но вот внезапно Паша ожил.

– Тут еще одна вещь, – сказал он, – есть работенка для тебя. – Он вынул из ящика стола небольшую пачку бумаг. – Вот письма, прибывшие сюда из Москвы до востребования, они чем-то обратили на себя внимание, и их вскрыли. Они на английском языке. Посмотри, что там получается. Никто не должен видеть их у тебя. Завтра вечером к тебе заедет узбек-верховой, остановится напоить лошадь и скажет: «Потерял лепешки по дороге, нет ли по милости аллаха у вас?» Ты заранее заделай письма и твой перевод в лепешку и отдай ему.

Глава VI ЮЛИНЫ ЗНАКОМСТВА

1

Приехав домой, я сразу же занялся письмами. Их было три, и самое раннее было датировано примерно месяцем тому назад, так что они приходили, по-видимому, с интервалами в неделю или десять дней.

Перебрав письма, я с некоторой горечью установил, что конвертов Паша мне не дал, очевидно чтоб я не знал адресата. Подавив червячка недовольства, что мне до конца так и не доверяют и тем самым лишают важнейшего ключа к письмам, я занялся их чтением. Я не мог ничего уловить.

«Дорогая сестра», – начиналось каждое, и дальше шли семейные новости про болезни, школы, маленькие домашние инциденты, и все заканчивалось многочисленными приветами и подписано «Люси».

Я взял стопку бумаги, сел и перевел все подряд. Я люблю переводить – это одно из самых благородных, простых и успокаивающих занятий в мире. Я поднялся от стола еще до обеда, работа была кончена. Около пяти действительно появился верховой, произнес условленную фразу, и я вынес ему заделанные в лепешку письма.