Рубин эмира бухарского

– Это, между прочим, я слышал сто раз, – возразил Листер, – во время гражданской войны. А какой результат? Победа над большевизмом и прочие большие прожекты – это у меня во вторую очередь, а вот моя личная судьба меня более или менее кровно интересует, и тут…

– Эспер Константинович, – Борис, должно быть, схватил и держал его за руки, – поверьте мне, об этом как раз весь разговор, этому мы научены – единственной вещи: каждый за себя, устраивайся как можешь, надо взять и уйти, вот задача.

– Пожалуй, вы правы, – с последними остатками колебания в голосе ответил Листер, – но еще раз: как, что, когда? Все зависит от этого. Я ведь не мальчик и не деревенщина, чтобы покупать кота в мешке.

– Предоставьте это мне, – задохнулся Борис. – Я вам в свое время все сообщу. У меня такие заграничные связи, что вам во сне не снились. Родной дядя, брат отца, – вождь эмиграции за границей, председатель офицерского союза, генерал-лейтенант.

Послышался шум отодвигаемых табуреток. Что, они пожимали друг другу руки, что ли?

– Ну я рад, что вы так отнеслись, – говорил Борис. – Иначе и быть не могло. Вы же наш, что вам делать с этими хамами?

Наступила маленькая пауза.

– Ну, а ваши эти сибиряки, как они? Можно на них полагаться?

Листер явственно хмыкнул:

– Да это барабанные шкуры. Пойдут куда угодно, где больше дадут. Я с ними сам поговорю.

– Хорошо. А вот этот еще последние дни все путается под ногами, недопеченный филозоф Глеб? Вы что-то к нему неравнодушны. По-моему, ему лучше даже не намекать. Вы ведь знаете, он дружок Паши, а Паша в ревкоме, и, кажется, по секретной части. Разболтает, а того и гляди, продаст.

– Нет, он не опасен, но, конечно, лучше подальше.

Беседа кончилась. Больше ждать было нельзя, иначе Борис, выходя, мог накрыть меня, и тогда моим разысканиям и самому мне – конец. Я начал неслышно отползать в сторону, как вдруг из палатки донесся громкий яростный голос, звук глухого удара, падение тела. Пригнувшись, я быстро, насколько позволяла нога, вернулся на прежнее место.

Я услышал чей-то хрип, как будто кого-то душили, и несдержанный, полный бешенства голос Листера:

– Чекистская гадина, ты пришел сюда провоцировать! Я тебя сейчас прикончу, и никто слова не скажет. Мало того, что моего отца и двух братьев красные свиньи расстреляли, последнее имение отобрали, самого полтора года в тюрьме гноили, теперь ты приходишь, чтобы поймать меня на удочку. Говори, кто тебя послал? Восемьсот офицеров выдумал, негодяй, и глазом не моргнул!.. Говори, скотина, перед смертью…

В ответ слышался слабый, прерывающийся голос Ратаевского:

– Я не могу… пустите… клянусь словом офицера…

Он захлебнулся.

Очевидно, Листер ослабил железное кольцо вокруг шеи Бориса, потому что наступила пауза.

– Эспер Константинович, разве можно так, неужели вы не отличаете своих?

– Мерзавцы, – бормотал Листер, – убийцы… Чем ты докажешь, что ты не лжешь и не провоцируешь?

– Да чем угодно. Хотите, пойдем в тугаи вместе, там полковник Полумордвинов и атаман Зубов – их знает весь Туркестан… и есть еще один, более интересный человек из-за границы.

– Кто такой?

Ратаевский сдержался:

– Познакомлю. Увидите.

После небольшого молчания он искательно переспросил:

– Так привести? Или туда пойдем?

– Никуда я не пойду. А сумеете привести так, чтоб совершенно незаметно?

Ратаевский поколебался:

– Сумею. Только они тоже захотят чего-то реального. Им нужно оружие, патроны, медикаменты – все это у вас есть или можете достать.

– Дам, – отрубил по-солдатски Листер. – Ну идите, довольно на сегодня. И смотрите…

Я отполз, добрался до своей палатки и влез на свое место. Через несколько минут вошел Борис и лег невдалеке от меня.

5

Последующие дни я был свидетелем самых постыдных событий. Я решил не выходить из палатки, так как Листер и Борис, несомненно, должны были теперь остерегаться меня.

Однажды вечером после уйгурских пельменей, каурдака*, дыни и чая, когда все постепенно улеглись, из тугаев вынырнуло несколько фигур, которые, озираясь и переползая, достигли палатки Листера. В темноте трудно было разобрать, но люди показались мне оборванными, лица заросшими. Что происходило в палатке у Листера – не знаю, но назад посетители вышли примерно часа через полтора, слегка пошатываясь под тяжестью мешков, которые они несли.

На следующее утро мимо нашего лагеря прошли две лошади с вьюками, а днем еще четыре и, не останавливаясь, подались прямо в тугаи. Все это происходило среди бела дня. Часовые-узбеки вопросительно поглядывали на русских командиров, безмолвно спрашивая, не остановить ли это непонятное движение и не открыть ли стрельбу, но те только безучастно смотрели или отворачивались. Откуда везли эти вьюки? Вид их будто мне знаком. И вдруг как молния осенила догадка. Не от меня ли, из макбары? Я облился потом: они делали меня невольным участником.

Зайдя к Листеру и почти не глядя на него (до того он стал мне ненавистен с тех пор, как я узнал, что он пошел на предательство), я сказал, что думаю отправиться к себе, если я ему не нужен.