Рубиновый лес. Дилогия

– «Как озверел туман»? – переспросила я непроизвольно и метнула взгляд на Соляриса, уже нашедшего силы подняться на ноги.

Кафтан его, и без того грязный, превратился в сплошной кровавый лоскут, но руку к животу он больше не прижимал, да и стоял вполне твёрдо. Лицо его, правда, стало в два раза бледнее обычного, губы превратились в тонкую линию, а глаза потемнели и мрачно взирали на короля. На меня он принципиально не смотрел, потому что знал – Оникса это приведёт в ещё большее бешенство, как и если Сол начнёт оправдываться. Раньше, стоило ему просто открыть рот, его лицо тут же встречала плеть или лезвие ножа. Солярис хорошо усвоил этот урок.

Теперь, когда на его шее вновь оказался ошейник, он больше не решал свою судьбу. Решить её могла только я. Или палач.

– С момента вашего Вознесения, госпожа, Красный туман забрал ещё семь поселений, – глухо произнёс Мидир, сжав пальцами свой эмалевый пояс. – И три из них находятся на территории туата Дейрдре.

Казалось, ситуация и так хуже некуда, но нет – на беду пришлась своя беда. В груди у меня запекло, как от проглоченного куска угля, и я снова закружила по залу, пытаясь вернуть себе тот самоконтроль, которому меня обучали с детства, но которого оказалось недостаточно. Пройдя между зеркальными колоннами, я остановилась аккурат перед тронной платформой и подняла глаза вверх, на статую Дейрдре.

Королева Полукровка. Королева Бродяжка. Королева Над Луною. Королева Из Сида… Она нажила больше десяти прозвищ за восемьдесят лет своего правления, но лишь одно из них по сей день гремело на весь континент – Великая Королева Дейрдре. Другие мои предки тоже носили громкие имена – Кварц Луноликий, Опал Светозарный, Эмиральд Законотворец, Оникс Завоеватель или Оникс Кровавый, – но никто так и не смог переплюнуть свою прародительницу. Какое же прозвище могу заслужить я, если мне не по силам заслужить даже право голоса?

– Ты сказал, что отныне я равна тебе, отец. Что я буду учиться править, пока окончательно не сменю тебя на троне, как лето сменяет зиму. Так прислушайся к моей воле: если туман правда связан со мной, то только мне и суждено положить ему конец. Я возложила на себя эту ответственность ещё там, в зале Совета, когда вызвалась полететь к границе Найси, и я не могу отказаться от неё сейчас, ибо «тот, кто бросает слова на ветер, сам развеется по ветру после смерти». Прошу, смилуйся, отпусти Соляриса… Без него мне ни за что не вынести эту ношу.

Я говорила на одном дыхании, цитировала заученную «Память о пыли» – ту её часть, что была написана под диктовку самой Дейрдре, – и даже была готова пасть перед троном отца на колени, если бы это только действительно помогло. Я была согласна на что угодно, но отец не услышал ни одной моей мольбы.

– Довольно, Рубин. Коль не в состоянии нести свою ношу в одиночку – не неси её вовсе. Тебя никто не принуждает. А ты!.. – Он указал на Соляриса рукой в тяжеловесных перстнях, и ряд хускарлов расступился. Сол держал голову высоко поднятой, но шипел сквозь зубы, как шипела его кожа под ошейником, разъедаемая чёрным серебром. – Боги мне свидетели, я и так долго закрывал глаза на твои злодеяния, зверь! Нужно было покончить с тобой с самого начала. Это ты принёс скверну! Обрёк мои земли и моё драгоценное дитя! В тебе нет никакого спасения – в тебе, как и во всех драконах, одна лишь погибель для рода человеческого. Ты ошиблась, Нера, слышишь?! Никогда в жизни двум не стать одним! Никогда!

Оникс горько рассмеялся, и было в этом смехе нечто безумное, болезненное, что преследовало его в молодые годы, когда он выреза`л целые города и жёг их, как солому. Но не от этого я содрогнулась, а от смутного и скользкого, как змея, воспоминания, за хвост которого я ухватилась.

– «Однажды жизни скоротечность два свёдет в одно». Так же сказал мужчина в Красном тумане, с которым разговаривала мама, – прошептала я, и то, как резко замолчал Оникс, услышав это, придало мне смелости. – При чём здесь Нера? Ты знаешь, что за видение пришло ко мне в тумане, не так ли? Поэтому и не хочешь говорить о маме!

Солярис наконец-то посмотрел на меня – посмотрел так, будто и сам что-то осознал в этот миг, – но я заставила себя сосредоточиться на отце. Из-за язв, превративших его некогда прекрасный лик в одну сплошную рану, это было действительно тяжело. Но зато я впервые в жизни увидела, как выглядит отец, когда испытывает не ярость и не королевское безразличие, а обычную человеческую грусть.

– Солярис обязан жизнью не мне, – наконец-то заговорил он, и голос его звучал так надрывно, а губы так скривились, что Ллеу инстинктивно потянулся к склянке с лекарством у себя на поясе. – Он обязан своей жизнью Нере.

– Как это понимать? – спросила я. – Мама ведь была уже мертва, когда Сол…

Отец взмахнул широким рукавом мехового одеяния, заставляя меня замолчать.