Рубцов возвращается

Построенный между двором и садом, недалеко от парка Монсо, отель этот представлял верх изящества современной архитектуры. Его строил для своей приятельницы один из биржевых тузов, но внезапный крах заставил бросить его, а только что отделанный отель попал под молоток судебного пристава. Цена была назначена довольно высокая, и месяцев шесть не находилось на него покупателя. Вдруг одна из русских дам, давно уже проживающая в Париже, мадемуазель Крапивенцева, изъявила желание приобрести его. Переговоры были не долгими, продавцы были уступчивы, и мадемуазель Крапивенцева через неделю переехала в новое помещение.

Почти вся русская колония, знавшая Екатерину Михайловну, так звали новую владетельницу отеля, крайне изумилась такой дорогой и бездоходной покупке, зная, что у мадемуазель Крапивенцевой никогда особых капиталов заметно не было. Но более всех была удивлена и отчасти обрадована её молоденькая племянница, Ольга Дмитриевна Бажина, с самого детства оставшаяся сиротой на руках тетки.

Ольга Дмитриевна была замечательно хороша собой, но, что больше всего привлекало к ней, это её светлая, ясная душа, так и сквозившая и в чистой синеве её глаз, и в доброй улыбке, и в сердечной отзывчивости на горе каждого. Что-то детски-невинное и детски-чистое сквозило во всем существе молоденькой Ольги и составляло крайний контраст с деланной, иезуитски-вкрадчивой и до мозга костей развращенной натурой Екатерины Михайловны. Прокутившая все свое состояние по разным курзалам Европы, старая бонвиванша имела одну только надежду – блистательно пристроить свою Олечку, настоящую цену чудной красоты которой она хорошо знала, и тем поправить свои расстроенные делишки.

Помощь пришла гораздо скорее, чем она рассчитывала даже. Казимир Яковлевич, с первого же взгляда, был поражен чудной, девственной красотой Ольги, и в его изломанном, озлобленном и преступном сердце разгорелся сначала необузданный каприз, а затем одна из тех роковых страстей, для удовлетворения которых люди, подобные Клюверсу, смело готовы идти на всякое преступление.

Екатерина Михайловна сразу поняла, какой клад дается ей в руки и сообразила следующее: Клюверс был богат, как крез, и вдовец, следовательно, свободен!.. Оставалось только завлечь его так, чтобы он решился вторично надеть на себя узы Гименея!.. Впрочем, Гименей и Эрот для старой барыни в этом случае были бы, пожалуй, однозначащие, вопрос шел только о разнице куша, да о способе заставить молодую красавицу содействовать видам и планам тетки.

Дурные слухи про прошлую деятельность Клюверса хотя и достигали до ушей достойной дамы, но она придавала им мало значения. Гораздо больше пугала ее та видимая антипатия, которую с первого дня знакомства оказывала Ольга Казимиру Яковлевичу. Над этим надо было подумать и подумать. Ольга, при всей своей молодости и незнакомстве с жизнью, порой выказывала такой твердый характер, что тетка видела, что без крайней борьбы ей не удастся сломить её сопротивления, но все-таки не теряла надежды и обнадеживала Клюверса. Отель, близь парка Монсо, был первым подарком, разумеется, тайным, Казимира Яковлевича своей достойной наперснице, но он всегда держал ее в своих руках – ипотека на отель, в цифре его стоимости, была в руках господин Клюверса. Стоило ему только подать заявление, чтобы снова молоток судебного пристава застучал на аукционе отеля и его обстановки…

В таком положении были дела, когда, как мы видели, карета, привезшая Клюверса, остановилась у решетки отеля.

Принятый немедленно хозяйкой, Казимир Яковлевич почти без предисловий приступил к делу.

– Мои дела заставляют меня сегодня же покинуть Париж, – начал он быстро.

– И надолго? – с видимым испугом спросила Крапивенцева.

– Кажется, навсегда!..

– А мы как же? – совсем упавшим голосом произнесла Екатерина Михайловна.

– Я уезжаю в Италию. Поселюсь во Флоренции, или Неаполе, надеюсь, что климат этих стран не будет вам вреднее парижского.

– Как, и вы хотите, чтобы я с Ольгой ехала туда же? – все с большим и большим испугом спрашивала дама.

– Не хочу, а требую… Помните наш уговор… в тот день, когда я назову Ольгу своей – триста тысяч… до той поры тысяча рублей в месяц и больше ничего…

– А как же отель, прислуга… наконец, у меня есть долги.

– Сколько?.. – с усмешкой спросил Клюверс.

– Аh, mon Dieu [О, Боже мой (фр.)]!.. – простонала дама: – мне, право, совестно, эти выезды… эти танцы… эти портнихи…

– Сколько? – повторил миллионер.

– Тысяч пятнадцать-шестнадцать франков…

– Вот билет на тысячу фунтов, то есть двадцать пять тысяч франков. Надеюсь, хватит и на уплату, и на расходы путешествия.

– Но куда же и когда нам ехать? – уже гораздо веселее проговорила дама, бережно пряча в изящное золотое портмоне драгоценную бумажку.

– Через день или два вы получите от меня телеграмму… Там все будет сказано: куда и когда, а теперь до свидания, у меня есть как раз столько времени, чтобы попасть на поезд.

– Как, вы не хотите даже видеться с Ольгой… Она сейчас вернется с прогулки…