Рубцов возвращается

– О, будьте спокойны, господин Клюверс, когда начинает какое-либо дело, он доведет его до конца, – двусмысленно отвечал господин Бооль: – но я вас прошу поторопиться!..

– О, сейчас, сейчас, я отобрала их еще утром и, представьте, забыла передать… Я такая беспамятная!.. – извинялась достойная дама, и, вынув из рабочего ящичка конверт с документами Ольги Дмитриевны, подала его Капустняку.

– Скажите мне, ради Бога, что она, что моя Олечка, не очень плакала?.. – с притворным участием допрашивала Екатерина Михайловна. – Она счастлива, неправда ли?..

– Вы и сами в этом убедитесь, сударыня, завтра утром. Господин Клюверс просят вас на завтрак.

С этими словами господин Бооль, флегматично спрятав конверт в карман, отдал поклон и вышел из комнаты.

За десять минут до отхода курьерского поезда на Венецию, Капустняк передавал этот конверт Рубцову, успевшему занять купе первого класса. Тот просто изумился нежданному успеху предприятия.

– Ну, иди, садись, дорогой расскажешь!.. – торопил он своего друга.

– Расскажу только не сегодня и не здесь, а через десять дней и в Петербурге.

– Как, ты, остаешься? – чуть не вскрикнул Рубцов: – возможно ли?

– Зачем же вам мешать, – шепнул он чуть слышно: – концы надо попутать, Василий Васильевич, – добавил он уже громко: – а то с Клюверсом шутить опасно!

– Ну, с Богом!.. Прощай, нечего делать! Еще спасибо да какое!.. – проговорил Рубцов, и приятели обнялись.

Раздался третий звонок, Рубцов вскочил в купе. В окне мелькнуло прелестное личико Ольги Дмитриевны. Ей хотелось проститься с тем, кто так усердно помогал её спасению, но его уже не было… Он сам чувствовал неодолимое влечение к этому дивному созданию и отчасти для того оставался во Флоренции, чтобы не растравить сердца созерцанием чужого счастья.

Поезд умчался.

Рано утром нарядная, расфранченная, Екатерина Михайловна входила на веранду виллы Амальфи. У порога ее встретил дворецкий и с низким поклоном объявил, что Казимир Яковлевич так болен, что не может никого принять,

– Я знаю, какая, какая это болезнь, – с улыбкой проговорила достойная дама: – меня-то он уж наверно примет, он приглашал меня сегодня утром.

– Не знаю, что и доложить вашему превосходительству, извольте хоть у них спросить, – отозвался почтительно дворецкий, указывая на трех знаменитейших докторов Флоренции, показавшихся из дверей.

– Бога ради, что с сеньором Клюверсом? – в страшном испуге проговорила достойная дама, бросаясь к знакомому доктору сеньору Парали. – Он болен?!

– Сеньор Клюверс так опасно болен, что я и мои коллеги сочтем за величайший успех медицины, если нам удастся отстоять его жизнь.

– Но, Бога ради, что с ним? Что с ним?! – переспрашивала достойная дама, чувствуя, что ноги изменяют ей.

– У синьора Клюверса этой ночью был нервный удар!.. Но, по счастью, я приехал вовремя, иначе я не ручался бы ни за что! Поклонившись перепуганной даме, доктор гордо пошел с веранды.

– А племянница моя, а моя дорогая Ольга, она где? – совсем обезумев, твердила Екатерина Михайловна.

– Их нет-с, ваше превосходительство.

– Как нет? Где же она? Где же она?

– Их похитил разбойник Рубцов! – таинственно доложил дворецкий.

Достойная дама взвизгнула и упала в обморок.

Глава XVI Эмигрант

Быстро мчался курьерский поезд железной дороги, на котором бежали Рубцов и Ольга Дмитриевна.

В купе кроме их двух, никого не было. Фонарь, вделанный в потолок вагона, бросал странный, колеблющийся свет на предметы.

Почувствовав себя одинокой, как бы оторванной от всего мира, с глазу на глаз с молодым человеком, которому доверяла, но которого, вместе с тем, боялась, Ольга Дмитриевна инстинктивно прижалась в самый отдаленный угол купе и закрыла глаза.

Все, что произошло с ней со вчерашнего дня, казалось ей страшным, неотвязчивым кошмаром. Она хотела уверить себя, что это не более, как сон, но действительность стояла перед ней грозная, неотразимая. Она ясно чувствовала и толчки вагона, уносившего ее в невиданную даль, и пристальный взгляд этого человека, сидящего напротив…

– Кто он такой? Зачем судьба бросила его на мою дорогу? – в сотый раз эти вопросы вставали в её измученном мозгу… Но она все не решалась одним прямым, честными вопросом прояснить свое положение.

Рубцов, похитив молодую красавицу, блистательно вырвав ее дважды из величайших опасностей, теперь не знал, как приступить к разговору, к роковому объяснению, а он чувствовал, он сознавал, что объяснение будет, что оно неминуемо… И он готовился на бой с честной и не понимающей зла девушкой, словно на борьбу с опасным следователем и бесстрастным полицейским.

Сколько раз ему приходилось, во время его долгой, кровавой и темной карьеры, сбивать с толку самых ловких сыщиков, смущать самых проницательных прокуроров, и все ничего, – никогда он не чувствовал подобного волнения, как теперь, сознавая, что первый же разговор с молодой, неопытной девушкой будет для него страшнее допроса… что одно неуместное слово, одна неуверенная интонация, и он пропал, погиб невозвратно, и на этот приговор нет ни апелляции, ни кассации.