Рубцов возвращается

Ольга Дмитриевна, услыхав исповедь своего спутника, задумалась. Это правда, он был судим и осужден, но за что?.. Политические эмигранты, как она слыхала от тетки, всегда имели доступ во многие салоны Парижа. Следовательно, они не были преступниками, в презренном значении этого слова!.. Слова Клюверса: «разбойник», «злодей» могли быть не более, как метафора. Она слышала подобные выражения в Париже в адрес республиканцев со стороны консерваторов! Она читала их даже, чуть не каждый день, в печати… Вот какова была та логика, которой молодая девушка оправдывала в своих глазах инкогнито и долгий обман молодого человека… Легко и приятно оправдать того, к кому лежит сердце, а сердце Ольги Дмитриевны давно принадлежит этому мужественному и сильному человеку, теперь с таким покорным видом ждущему её решения.

– Я вам верю! – тихо сказала она.

Рубцов страстно схватил ее за руку и покрыл ее страстными поцелуями… Он торжествовал, голос его не дрогнул, и ни малейшего подозрения не заронилось в душе молодой девушки.

Поезд мчался. С этой минуты словно камень свалился с души Ольги Дмитриевны… Она могла, она имела право любить этого человека… Это сознание наполнило её душу несказанным блаженством.

Прошло два дня. Не останавливаясь в Вене, наши путники мчались, на поезде «восточной» дороги, по направлению к Варшаве. За полчаса до приезда на русскую границу, Рубцов, все время весело болтавший со своей спутницей, вдруг сразу как-то насупился. Ему показалось, что он узнал среди служащих на железной дороге одного из тех, с кем ему не хотелось бы встречаться.

Задумать и исполнить было для него делом нескольких секунд. Он помог своей спутнице завернуться плед и взять с сеток дорожный мешочек, купленный проездом через Вену, и, вынув из кармана большой пакет, подал ей.

– Тут разные бумаги, ваши документы, немного денег на первое обзаведение, когда приедете в Петербург, – проговорил он быстро: – вот ваш заграничный паспорт, не потеряйте.

– А вы? Я вас не понимаю?! – с испугом сказала Ольга. – Разве вы меня оставляете?

– Это необходимо. Я еще нелегальный, и проехать через границу здесь не могу…

– Но вас схватят, несчастный, вас арестуют… Что вы делаете?! – говорила Ольга, и на глазах её сверкнули слезы.

– Обо мне не беспокойтесь, – с улыбкой отвечал Рубцов. – Берегите себя!.. Через два дня я снова около вас в Петербурге. До моего приезда, Бога ради, никуда ни шагу из отеля… Остановитесь в Европейской…

– Но вы, как же вы?.. Мне страшно за вас?! – вся в слезах повторяла молодая девушка.

– О, благодарю вас, за все, за эти слезы, за эти слова!! Клянусь вам, я сумею их оценить!..

Он припал к её руке и долго целовал её нежные пальчики.

Поезд подходил к дебаркадеру. Едва он успел остановиться, Рубцов уже выскочил из купе и смешался с толпой. Ольга тотчас потеряла его из глаз.

Два часа спустя, заняв место в вагоне первого класса, отправляющегося на Варшаву, молодая девушка, чтобы спрятать паспорт, открыла конверт с бумагами, оставленный ей Рубцовым, и положительно замерла от изумления: он был полон сторублевыми ассигнациями, среди которых виднелись банковые билеты.

Там было целое состояние.

Глава XXVII Миллион двести тысяч

Целых десять дней лежал Казимир Яковлевич Клюверс между жизнью и смертью. Врачи сменялись у его постели ежечасно, но, наконец, сильная натура его превозмогла, и он очнулся.

Но не сладко было его пробуждение к жизни. За время его болезни накопился целый ряд телеграмм и писем от поверенного из Петербурга и в каждом, повторялось неизменно одно и то же требование – немедленного возврата, с угрозой полной потери процесса, если только не будет немедленно же принято надлежащих мер.

Дворецкий миллионера складывал все телеграммы в одну кучу, оставляя их до выздоровления Клюверса, пока, наконец, петербургский адвокат, не понимая, что значит его упорное молчание, не прислал заказную, экстренную телеграмму, уплатив ответ. Тут только старик смекнул в чем дело и, взяв телеграмму, поехал во Флоренцию к адвокату и, после совещания, он, от своего имени, ответил, что барин очень болен и что не скоро еще может выехать в Россию. На это последовал лаконический ответ: «Немедленно сам выезжаю во Флоренцию», и действительно, ровно через четыре дня, сам адвокат Азенштейн, появился на вилле Клюверса, почти тотчас же после того, как миллионер пришел в себя.

В этот день доктора не допустили приезжего к больному и только через сутки, когда состояние улучшения пошло быстро, они разрешили им повидаться на несколько минут.

Клюверс казался осунувшимся и постаревшим на много лет, но во взгляде его горело столько ненависти, столько злобы и упорства, что еврей-адвокат, тоже человечек не из мягких, поневоле почувствовал себя совсем не ловко.

– Говорите, я вас слушаю, рассказывайте, что случилось? – прошептал Клюверс. – Мне самому расспрашивать тяжело.

Адвокат начал пересказ того, что уже знает читатель, что Голубцов предъявил права своего пасынка на наследство Карзанова и что на все имущество миллионера наложен арест.