Ручьём серебряным к Байкалу

– А что вон там, в самой-самой дали, виднеется? – спросила Мария, щурясь и невольно улыбаясь. – Такое оно лазоревое, нежненькое.

– Байкал.

– Байка-а-ал?!

Помолчала задумчиво.

– Надо же, какой он маленький.

– Маленький, да удаленький, – вроде как защитил озеро Лев.

– Похож на сердечко. Лазоревое сердечко. И оно, кажется, дрожит. Бьётся. Трепещет.

– Байкал – большое сердце всей земли. А дрожит, Мария, воздух, Байкал же ещё подо льдом, правда, уже подточенным солнцем, – пояснил Лев деловито, но тут же понял, что не нужно так. «Молодчина: поняла и разглядела, что Байкал – сердце, лазоревое сердце, и что оно живое, бьётся. Она умнее и добрее меня. Да и кто из нас взрослее – вот вопрос!»

Ему захотелось сказать: Мария, всё, что ты видишь, – твоё! И Байкал твой, и горы, и тайга, и дом, и я – всё, всё твоё, любимая! Но он лишь поморщился, снова спохватившись: банальностью, тривиальной патетикой окажутся его слова для его такой здравомыслящей, такой чуткой, такой ироничной современной девы. Да и какие могут быть настоящие слова, если он любит, и любимая теперь с ним, только с ним, и никто не может посягать на неё, тем более заманивать в грязноту и мерзость жизни? Зло, лихо там остались, в городе, за горами и лесами, пусть попробуют добраться сюда, отыскать их дом, преодолеть ограду, взломать дверь или окно, – получат по зубам! И для Льва несомненно, что любые, даже самые красивые и возвышенные слова могут оказаться всего лишь звуками того грубого, нередко столь отвратительно злокозненного мира людей. И никаких других личностей здесь не надо и на дух. Пусть они, как умеют и хотят, все живут там. Там, там, подальше отсюда!

55

Ветер натолкнул на солнце облако, – на минуту-другую всюду, и на просторах, и в доме, воцарились тень, даже потёмочность. Запахло тревогой, и сумраком легли на душу Льва его же переживания.

Ручьём серебряным к Байкалу…

– неожиданно, неожиданно даже для самого себя, затянул Лев, так, точно бы песню, какую-то былинную, старинную песню, и затянул надрывом голоса, затянул тяжело, могло показаться, что в преодолениии какой-то сторонней или, напротив, его внутренней силы, преграды. Но замолчал, через край, до перехвата дыхания переполненный чувствами, тревогами дня и открывшейся новой, но ещё столь шаткой, неверной, прикрытой, подчас неприглядными, тенями лет его непростой и немаленькой жизни.

– Что? – тихо спросила Мария, неохотно отводя обвороженный взгляд от Байкала и далей.

– Вспомнился, Маша, один стих, не знаю чей, но порой мнится, что мой, моего сочинения. Хотя какой я стихотворец? Всю жизнь – инженер, технарь, прораб. Но, знаешь, представилось мне однажды, в молодости ещё, на берегу Байкала, что неплохо было бы когда-нибудь пожить, а потом достойно закончить жизнь свою чистейшим серебряным ручьём, который с гор весело и радостно пронёсся, просверкал, прозвенел в долину и влился в Байкал – и стал естественной и целостной частью его, такого целомудренного, великого, прекрасного, загадочного нашего Байкала, нашего священного, славного моря. И дальше – жизнь с ним в единстве и даже в родстве. Как с братом в доме нашего совместного детства или – как с богом в раю. Не правда ли, красиво придумал? – грустной усмешкой повело пересохшие, побледневшие губы Льва.

– Зачем насмешничаешь над собой и своими мечтами? Действительно: в самом деле клёво… ой! красиво. Я бы тоже не прочь… – Но она запнулась, смутившись.

– Что не прочь?

– Ручьём. Ручьём, как ты. С гор. Звонко. Вихрем. Чтоб дух захватило. Чтоб душу перетряхнуло. А потом – будь что будет: смерть, так смерть, или жизнь в раю или аду – неважно!

– Как я, говоришь? Не-ет, тебе ещё рано думать об окончании дней твоих. Тебе жить. Жить, жить да не тужить.

Он секундно, крупным вдохом вбирая в грудь воздуха, помолчал.

– А я… а я без тебя, Мария, знай, уже жить не смогу. – Тут же и горячо поправился: – Не захочу. – Снова вобрал воздуха, помотал головой на какие-то свои мысли и переживания: – Нет, не захочу. Хотя, конечно же, о смерти мне думать ещё рановато. Но – как-то вот к слову пришлось. А ты… без меня… живи… живи хорошо. Живи долго. Живи счастливо. Ты меня понимаешь? Понимаешь, что любовь бывает крепче смерти?

Мария во вздроге плеч, будто внезапно что-то опустилось на них, одновременно обожжа или уколов, искромётной вспышкой снизу вверх взглянула на Льва, – и сразу потупилась школьницей перед учителем, когда в отчаянии не знает ответа.

– Мария. Мариюшка моя. Любимая, – сказал он то, чего уже невозможно было не сказать.

И душа его расслышала тишайшее, как, возможно, младенческое дыхание, эхо, несомненно, полетевшее по просторам земли и неба:

– Любимая.

– Любимая…