Рудник. Сибирские хроники

– Предки его, мол, всё были высокие да светловолосые, такой вот древний народ здесь в Минусинской котловине жил, потом уж смешался он с пришлыми, и почернели все волосами, тогда мне так сказал, а теперь давно молчит обо всём этом. Отец-то его из потомственных русских служилых людей, и дети боярские среди них были. Таштып ставили, Бирюсинский станец, Шардатский форпост, и простые конные казаки да пешие, как мужики крестьянствующие… Только многие из простых-то казаков давно переросли: в управляющие да в священники выбились, а то и в казанские дворяне попали. – Бабушка опять осуждающе качала головой. – Но в общем всё равно для меня они – казатчина-азиатчина! Не то что Силины. Кроме учителя киевскаго все как один наши! И в Москве первопрестольной жили! И мои деды-прадеды Чернышёвы – чиновники, и орловские Чубаровы, тоже священники из однодворцев, и Барковы, и Покровские, и Ольфинские – эти тоже давно русские, хоть изначально вроде из шляхты, с которыми Силины породнились, это по жёнам своим, и другие, кого не вспомнишь, а эти твои… ну, одно слово – казатчина-азиатчина!

– Это уже два слова, бабонька! – Юлия, досадуя на раскрывавшиеся семейные тайны, морщилась, точно от лимона. – И казаков ты не любишь, и Азию!

– А для меня это – одно!

Даже талант свата к делопроизводству не прибавлял ему достоинств в глазах гонористой Марианны Егоровны, и материнский отец, платя ей той же неприязненной монетой, за её спиной звал её исключительно старухой Миримьянихой.

– И моей ноги у них век не будет! – Кукольная старушка укоризненно поджимала губы. – Сват, сват, да не свят…

– Дедушка очень много знает, – снова пыталась заступиться за материнскую родню Юлия, – он из столицы выписывает книги, какая у него большая библиотека, не перечитаешь всех книг, а журналы ему пересылают даже через Китай.

– А всё от того, что кровь смешанная, скажу я тебе, он и к языкам восточным способный, – бабушка говорила всё тем же критическим тоном, – Лев Максимович вон над китайским даже кряхтел, чтобы китайским чаем торговать, ну, разве так бойко заговорит, как с татарами твой дед? Ей-богу, толмач! И дядька твой протоиерей легко урянхайский выучил, даже по-арабски знает, а уж по-сагайски как говорит – точно на русском. Сам Катанов, наполовину сагаец, наполовину качинец, местным-то наречиям в Казани твоего дядюшку и обучил, чтобы тот в своём приходе понятные инородцам проповеди читал. А к чему им арабский, что Катанову, что дядьке твоему, скажи на милость? Ради миссионерства среди сагайцев, думаешь? Э, нет! Это всё их кровь. Ойрат есть ойрат.

– Но сагайцы – не ойраты, а минусинские тюрки, бабонька, – смеялась Юлия, – их Майнагашев описал, мне папа объяснял, что ойраты – это западные монголы, а вот Павел Петрович в Иркутской семинарии учил именно монгольские языки, потому что так полагается.

– Э, милая, азиатчина и есть азиатчина! Тянет их всех к своей праматери Азии, а Европа хоть и привлекает, да всё чужими огнями светит. Ты погляди, как твой дед учительницу Кушникову ненавидит, а она культурная женщина, петербургская курсистка была, мать её немка из каменец-подольских дворян, и сама она немецкий преподаёт…

– Да не потому он её не любит, бабонька, что она из Петербурга и что наполовину немка!

– А почему бы еще? – Марианна Егоровна подозрительно прищурилась. – За что хорошую учительницу свёкру не любить-то? Да и ты туда же: Филарет с полгода назад договорился, чтобы она обучала и тебя немецкому, но ты отказалась наотрез. И с чего бы?

– Не буду я у неё уроки брать!

– Не понимаю. – Бабушка Марианна достала очень маленький шёлковый платочек с вышитой буковкой «М» и коснулась им морщинистого кончика носа. – С чего бы?

У бабушки всё было крохотное: жила она то у старшего сына, то у них и всегда привозила с собой крохотный самоварчик, крохотный чайничек, такие же очень изящные чашечки, точно для кукол. И сама, когда сидела в большом старом кресле, казалась совсем игрушечной старушкой, ноги её не доставали до пола, и порой она ими по-детски покачивала…

– Из-за учительницы Кушниковой мама мучается, – всё-таки решилась сказать Юлия, – я однажды разговор их случайно услышала. Учительница просила отдать ей отца!

– Филарета?

– Да.

– И что мать твоя? – Бабушка не казалась удивлённой и спрашивала вполне ровным тоном.

– Мама сказала, что отдаст.

– Это что делается-то! – Голос забугрился, пошёл волнами. – Он же не вещь, ей-богу!

– Не вещь, – повторила Юлия глухо.

– Вот я их отстегаю обеих! Что делается! А Филарет-то мой, ну агнец!

– Ладно, бабонька. – Юлия уже решила, что напрасно пересказала фрагмент подслушанного разговора, бабушка проговорится, и виноватой окажется она, Юлия, а вовсе не долговязая учительница Кушникова! – Лучше пойдём побродим по степи, и ты мне расскажешь ещё что-нибудь!

– Да уж пойдём, хоть проветрюсь после такого известия!