Рудобельская республика

— Какая она там шляхтянка? Не ихнего она роду. Не в родителей пошла. Жалеет всех, сама как батрачка. А теперь убежала из дому. Спровадили было ее к тетке на хутор. Побыла-побыла, да и говорит: «Домой пойду», а сама не домой, а в Хоромцы удрала, к экономке в няньки нанялась, за харчи служит. Старик уже к моему батьке прилетал. Отдай, говорит, дочку. А тот ни сном ни духом ничего не знает. Отцепись, говорит, мне своих ртов печем затыкать. Покричали, полаялись, с тем тот и уехал. Так и не знает, где Гэлька.

Председатель ревкома молча слушал Ивана. Одни воюют, мерзнут, заливаются кровью и умирают за землю, за свободу, а у этих любовь, начинается жизнь, и тоже в муках. И кто? Батрак и шляхтянка! И тут борьба. Раньше такого не слышно было. Видно, что-то зашевелилось в душах людей.

— Так чем же, хлопче, тебе ревком поможет?

— Наказывала, чтоб просил хоть с десятину земли и лесу на хату. Тогда и обвенчаться можно.

— За землю, брате, еще драться придется с легионерами, с Ермолицкими и Перегудами. Они не то что леса на хату — лозину не дадут срезать. Отвоюем, будет вам и земля и хата. Так и скажи ей. Если любите, женитесь и живите на здоровье.

— А как же, любим. — Иван опустил голову и помолчал. — Она добрая, работящая девка. — Потом посмотрел Соловью в глаза: — Если надо драться, то я хоть теперь. На волка с ружьем ходил, дикого кабана на острове уложил, аж четыре дробины всадил. А тут, видать, нужен больший калибр. Будет с чем, так и я запишусь в ваше войско.

— А ты сам расстарайся. Надо было пошарить под шляхетским застрешьем. Там наверняка есть.

— А то нет? На целый взвод хватило б. И Казик евоный не с пустыми руками приехал. Офицерик!

— Где он теперь и чем занимается? — оживился Соловей.

— Прячется что-то, и от меня тоже. Так ни разу его и не видел. Теперь, говорят, осмелел: по фольваркам да застенкам носится, вроде в сваты. А кого сватает, лихо его матери ведает.

— Это правда, брате. Теперь ему не до девок. Зашевелились шершни, роиться начинают. Так что вперед иди, а назад озирайся, чтоб шляхта из-за угла не ужалила. Они на наш флаг как бык на красное глядят и землю копытом роют. Заревут и набросятся. Смикитил, Иван, как земелька достается?

Только теперь начинал Иван понимать, почему прячется Казик, чего ездит по застенкам, за что возненавидел сестру и почему, как только приехал он, Андрей прогнал его, Ивана, со своего хутора. Боятся, чтоб вдруг не увидело чужое око, что делается за толстыми стенами.

— Так что, Иване, добывай оружие. А как — подумай. За Птичью легионеры стоят, по селам шастают, иногда отстают от обозов. Поохоться за кем-нибудь, вот и карабин. А оружие тебя выручит не раз. И десятину свою на первых порах будешь с карабином пахать, чтоб назад Ермолицкие землю и жинку не отобрали. А лесу на хату дадим и надел нарежем.

— Оно и правда. Захочешь собаку ударить — палку найдешь. Лишь бы было что защищать. Так и Гэльке передам. Пусть приходит.

Иван молча сошел с крыльца и быстро, словно что-то вспомнив, поспешил по раскисшей улице.

В ревкоме Александра дожидалась Параска. Она нарядилась, как на праздник. Коротенький кожушок расстегнут, цветистый платок сполз на затылок, открывая гладко причесанные черные волосы; на ногах — ладные ботинки на пуговицах. Наверное, все эти наряды с самой свадьбы лежали в сундуке. Смуглые щеки по-девичьи зарделись. В зрачках черных глубоких глаз поблескивали огоньки, только возле губ легли бороздки от горьких дум, забот и нужды.

Соловей хотел пошутить, спросить, куда это она так вырядилась, но удержался: женщина, может, впервые почувствовала себя нужным людям человеком, которому опостылело ходить в замызганных лохмотьях. Он погасил улыбку, поздоровался и спокойно спросил:

— Ну как беднота шевелится, Параска?

— А трохи шевелится, хоть на одних драниках[16] сидит. Ходили мы это с Микодымом в Лавстыки и в Рудню. Собрали самую голытьбу, рассказали, как землю делить думаем. Микодым говорит, и я иногда словцо вставляю. А людям верится и не верится, что панская и шляхетская земля будет ихней. Боятся тех легионеров. Говорят, шомполами исполосуют за панское добро. Кому ж охота подставлять ребра?

— Надо, чтоб нас легионеры боялись, а не мы их. Привезут хлопцы из Минска немного винтовок, мы тогда им покажем, в какую сторону лататы задать.

13

Уже смеркалось, когда рудобельские «послы» с горем пополам добрались до Осипович. Сразу бросились искать Каменщикова. Он сам только что приехал сюда, и никто толком не знал, где его можно найти. Старая стрелочница ткнула замасленным флажком в темень:

— Идите вон туда, вагон в тупике. Приехал вчера какой-то командир, а тот или нет, сами допытывайтесь.

Долго ходили рудобельцы по путям, хлюпая по снежным лужам. На них покрикивали часовые: «Проваливай, проваливай, нечего здесь шататься». И они шли дальше. Наконец в окне одинокого вагона увидели горящую свечку. Постучали в закрытую дверь. Осипший голос спросил, кто и чего надо.

— Товарищу Каменщикову записка из Минска.

Дверь открылась, показалась голова в папахе.