Рудобельская республика

Максим Ус больше верил своим глазам, чем чужому слову. Поэтому ходил в разведку всегда сам. Отряд его без боя занял Лески. Выставили дозоры на улице и за околицей, а полсотни партизан вместе с командиром лесом вышли на большак, который вел из имения в Ратмировичи. Партизаны знали: пока темно, немцы никуда не ездят и не ходят. А глубокой осенью рассвет наступает поздно. Вот и ждали.

— Лучше встречать, чем догонять, — говорил Максим. Он то и дело выходил на дорогу и прислушивался: не скрипят ли колеса, не ржут ли кони?

— Такой разведчик за версту виден, — шутили хлопцы. — Ты бы хоть чуть пригибался, Максим, а то шапку собьют.

— Батька новую купит, — отшучивался командир.

И вот в синеве холодного рассвета на большаке заколыхались дуги, замычали привязанные к подводам коровы. Длинный обоз осторожно въезжал в лес. Возницами были солдаты с карабинами за плечами. Они ехали, как воры, даже не понукали лошадей, не разговаривали между собой. Большинство из них были пожилыми людьми, видно привычными к работе на лошадях и на земле. В середине обоза сидел на мешках молодой офицерик. Как только обоз поравнялся с партизанской засадой, из-за придорожных елей и кустов можжевельника, словно из-под земли, выросла целая армия вооруженных крестьян: у страха ведь глаза велики. Офицерик спрыгнул с мешков и схватился за кобуру. Максим с размаху ударил ему по шее, и тот носом зарылся в сырой песок. Партизан придавил офицерика, нащупал кобуру и так рванул, что она отлетела вместе с ушками. На каждого солдата навалилось по двое, а то и по трое партизан. Хлопцы Максима Уса провели операцию внезапно и тихо, никто и ойкнуть не успел. Перепуганные кони храпели и вырывались из хомутов, ревели и натягивали постромки привязанные к возам коровы. Максим одной рукой, словно котенка, поднял и поставил на ноги офицерика, помахал ладонью перед дулом нагана: «Стрелять не надо» — и скомандовал:

— Поворачивай!

Солдат посадили на подводы, дали им в руки вожжи, а сами пошли рядом. Винтовки держали наизготовку. У многих за плечами висели еще и карабины.

На подъезде к имению партизаны увидели возле ворот огромную толпу людей. В первых рядах стояли вооруженные хлопцы из отрядов Соловья и Драпезы, а за ними — карпиловские деды, бабы и вездесущие мальчишки: всем хотелось посмотреть, «как партизаны будут выгонять немцев».

Ворота открылись, и обоз въехал на просторный двор. Партизаны отвязали коров, выпрягли лошадей.

Перед крыльцом стояло человек пятнадцать. Здесь были Левков, Левон Одинец, Прокоп Молокович, Ничипор Звонкович. К коменданту жались четыре офицера. Против них стоял Александр Соловей.

Лиза, в черном пальтишке и клетчатом платке, примостилась на средней ступеньке, между Соловьем и комендантом.

— По договору, заключенному Советским правительством, вы должны были очистить всю занятую территорию к началу октября, — говорил Соловей. — Сегодня двадцать четвертое ноября, а вы и не думаете убираться. Забираете у нас хлеб, вывозите коров. Это — грабеж, господин комендант. Мы не хотим проливать ни вашей, ни своей крови. А у нас, поверьте, достаточно оружия и людей, чтобы прогнать вас силой.

Лиза торопливо, чтобы ничего не пропустить, переводила коменданту. Тот стоял прямо, словно жердь, хмурил брови и шевелил вздернутыми кончиками усов.

— Я — солдат и подчиняюсь только своему командованию. Поступит приказ отступить — отступим, а нет, — значит, нет! — отрезал комендант.

— Ваше командование уже — того… — И Соловей сделал выразительный жест. — Так что выполняйте приказы революционной Германии и Советского правительства, — ткнул в самое больное место Соловей.

— Это провокация! Вы своими гнусными листками разложили моих солдат.

— Ваших солдат дома ждут. Делать им здесь нечего, — со спокойной уверенностью продолжал Соловей. Голос его стал тверже: — Революционный комитет требует сегодня же вывести все войска из имения и оставить волость. Крестьянское добро — не трогать! Ни зернышка. Сунетесь — огнем остановим!

Когда Лиза перевела этот далекий от дипломатических тонкостей, но решительный мужицкий ультиматум, лицо коменданта побагровело, он задыхался от бессильной ярости. Солдатам своим он уже не верил: они сдавались партизанам без единого выстрела, берегли свою шкуру. Да и своей он дорожил. И на кой ляд подыхать от мужицкой пули в дикой лесной стороне! Но сразу согласиться с этим уверенным и спокойным «комиссаром» не позволяла офицерская спесь. Комендант бормотал, что ему надо посоветоваться с командованием, что правительство Белорусской народной рады[30] попросило немецкие войска поддерживать порядок на занятой ими территории.

— У нас только одно правительство — Советское. От его имени мы и требуем сегодня же к пяти часам вечера очистить Рудобельскую волость. Партизанские отряды не тронутся с места, пока не уйдет последний немецкий солдат. Идите. Никто вас и пальцем не тронет. Не подчинитесь — силой заставим.

Соловей молчал, пока Лиза переводила его последние слова. Потом, не дожидаясь ответа коменданта, четко, по-военному повернулся и направился к воротам.