Рудобельская республика

— Возле кладбища на Инвалидной улице, в доме четырнадцать, спросите, не нужны ли дрова. Если спросят какие, отвечайте — грабовые. — А через минуту принесла две чашки заваренного цикория, сунула марки в кармашек и скрылась за ширмой.

Александр выпил обе чашки горького цикория, вышел из чайной и подался вниз по Скобелевской улице. Возле бани свернул к глиняному карьеру и наконец выбрался на узкую грязную улочку. Как только он вошел в темный коридорчик, дверь распахнулась, и Александр сразу узнал рыжеватую чуприну Бориса Наймана. Он стоял с намыленной щекой и бритвой в руке. Александр обрадовался ему, как родному брату.

— Если грабовые плашки привез, то садись, — пожимая руку, пошутил Найман. — Новость слыхал? В Германии революция. Без дураков, революция. Самая настоящая. Вильгельм смылся куда-то за границу. Берлин бурлит. Демонстрации, митинги, созданы Советы, армия разваливается. А здесь генералы скрывают эти новости от солдат.

Он рукавом вытер мыло с недобритой щеки и вышел в другую комнату. Вернулся оттуда со стопкой листовок.

— Вот, держи!

Соловей взял еще липкие синие листовки, исписанные от руки немецкими буквами. Сверху он прочел: «Genossen Soldaten!»[26]

— Это — обращение уездного комитета к немецким солдатам. Мы поздравляем их с революцией, призываем немедля возвращаться домой и встать на защиту революционной Германии. Здесь же и требования к командованию — выполнить условия договора и до октября вывести войска с нашей территории. Листовочка эта нам дорого обошлась. Товарища Балашова знаешь?

— Как же не знать Павла Михайловича!

— Сцапали его ночью. Сидит в крепости. И шапирограф на квартире нашли. Мы вместе с ним печатали. Я одну пачку сюда взял, остальные, думал, утром захвачу. Только собрался, а там уже, передали, в сенях два немца в засаде. Сторожат, кто придет. Только не дождутся. Так что бери листовки и топай грабовые плашки колоть.

— А как же товарищ Балашов? Кто навел на него? Об этом надо дознаться! — встревожился Соловей.

— Павел Михайлович молчать умеет. А провокатора или шпика найдем, из-под земли достанем. И судить будем по законам революционной совести.

— Как бы мне встретиться с товарищем Ра… — Александр никак не мог привыкнуть хорошо знакомого ему Ревинского называть другой фамилией.

— С товарищем Раевским пока что встречаться опасно, и тебе и ему. Немецкое командование словно с цепи сорвалось, страшится, чтобы после нашей агитации солдаты не подняли на штыки своих офицеров. Полевая жандармерия рыщет повсюду, как стая гончих. Только недолго им осталось гарцевать. В августе в Смоленске состоялась областная конференция подпольных организаций Литвы и Белоруссии. Там от нас присутствовал как раз товарищ Балашов. Создан краевой подпольный комитет. Решение такое: гнать немцев с нашей территории, не давать им грабить мужика и хозяйничать в имениях. Молодых хлопцев призывного возраста решено вербовать в Красную Армию.

— Завербовать-то завербуем, а потом куда с этими добровольцами? — перебил Бориса Соловей.

— Послушай: из Смоленска присланы специальные люди. И у вас есть человек. Косаричи знаешь?

— Да у меня половина отряда — косаричские.

— Замечательно. В Косаричи поехал Костя Пинчук. За кого он себя выдает, неважно. Свяжись с ним и начинай отбирать ребят в Красную Армию. А товарищ Пинчук знает, куда их переправить. — Найман встал. — Что делать, ты знаешь. Обстановка ясна. В следующий раз наведаешься, желанным гостем будешь. А теперь исчезни. Иди за кирпичный завод, а там карьерами выбирайся в город. Больше никуда не заходи и не будь раззявою.

Соловей рассовал листовки под подкладкой френча и за пазухой, распрощался с Борисом и по заросшей переспелой коноплей меже спустился в глубокий карьер.

Домой он ехал на рогожных кулях с таранью. Тимох примостился на передке и хвастался, чего ему напаковал Лиакумович.

— Не приведи господь, рвануло бы то, что под нами, — не то что от нас, от конской подковы ухналя не нашел бы.

Они раза три сворачивали в густой кустарник, таскали сено с чьих-то стогов, кормили коня и сами грелись под стогами.

Было сумрачно и сыро. Почернела и пожухла отава, ветер гнал стреловидную лозовую листву, и порой казалось, что нет ни боев, ни немцев, ни шляхетских банд. Над головою — низкое облачное небо, а вокруг луга с высокими присадистыми стогами и тишина.

Когда въехали в панский лес, заморосил тихий запоздалый дождь. Соловей укрылся под свиткой, боялся замочить листовки. Они были посильней всей Тимоховой добычи, припрятанной под мылом и таранью. Наступали решающие дни: гнать немцев, поделить землю, начать новую, свободную жизнь. Приближалась огневая, полная тревоги и радости пора.

Не доезжая до села, Соловей спрыгнул на землю.

— Ну, я пошел, — бросил Тимоху, — а ты сегодня «торгуй» половчее и передай всем нашим, чтобы к вечеру собрались на Заячьем хуторе. Понял?

— Есть, товарищ командир!

Тимох стегнул вожжою по мокрой лошадиной спине и погромыхал в село.

Фигуру Соловья скрыла сетка дождя и черная мокрая стена кустов.