Рудобельская республика

Старая Ковалевичиха, вытирая платком глаза, в сенях осыпала головы молодых пригоршней ржи и повела в светелку.

— Пригибайся, дочушка, чтоб не стукнулась.

За столом в розовой сатиновой рубахе сидел Иванов отец, а рядом с ним весь ревком — Соловей, Левков и Молокович. Сбоку на лавке — старший брат Ивана Атрохим и три младших хлопца.

Молодых посадили в красный угол. Гэлька снова надела фату. Она разрумянилась и улыбалась всем добрыми ясными глазами. В хате стоял полумрак, но огня не зажигали — и венчание и свадьба были крадеными, таинственными: без музыки и песен, без шумного застолья.

— Как только выкурим немцев, мы такую вам свадьбу закатим, вся Карпиловка ходуном пойдет, — поглядывая на молодых, говорил Соловей. — Хоть вы и обвенчались, а мы вас все равно в ревкоме запишем. Земли нарежем самой лучшей, коня дадим, пару коров — живите на здоровье. А жизнь такой будет, что никому и не снилась.

— Где ж ты коров тех наберешься, Лександра? — хитро прижмурившись, спросил Кондрат.

— А разве мало их, дядька, в панских да шляхетских хлевах? Кто их вырастил? Мужик. Мужику они и достанутся.

— Хватит вам, мужчинки, воду в ступе толочь, — поднялась с ребристой чаркой в руке Кондратиха, — лучше выпейте с молодыми, чтоб им добро жилося, елося да пилося.

Все чокнулись и выпили разведенного черничным соком спирта с панской винокурни.

Кондрат захмелел. Он наклонился к Прокопу Молоковичу и загудел ему в ухо:

— Это ж надо, такое стряслось: Андрей Ермолицкий — мой сват. Черта с два я теперь шапку ломать перед ним буду, пусть хоть удавится. Сват, — значит, ровня. А Иван… Что Иван? Не женился — три онучи, и женился — три онучи. Одна прибыль — девка хваткая. С такой не пропадешь. Она ж и дома ворочала всю работу.

Когда совсем стемнело, гости стали расходиться по одному. А молодых Кондратиха отвела спать в хлевушек — в хате было тесно и людно.

А назавтра чуть свет остановился возле Кондратова двора сивый жеребец в яблоках, и из легкого возка вылез мрачный и злой Андрей Ермолицкий. Он постучал в маленькое оконце кнутом.

— Эй, кто там есть?

Из сеней вышел босой Кондрат в залатанных исподниках.

— Не прибилась ли к тебе моя блудная овечка? Свет объехал. Говорят, тут она.

— Овечек нет, а невестку бог дал.

— Бог ему дал! Украл, ворюга! Где она? Вот я ее сейчас кнутом отхожу, сразу зуд пройдет. — И он, как бешеный, заметался по двору.

От злости хлестнул кнутом по окну, дзинькнуло и рассыпалось стекло. Из хаты выскочил Атрохим. Он выхватил кнут из рук Андрея и так уцепился в плечо, что тот аж присел.

— Вон отсюда, поганый шершень, что и духу твоего не было! — гаркнул он на отцова «свата».

Ермолицкий сразу притих, но не сдался.

— Воры, убийцы, дитя родное украли, чтоб вам пусто было! Где ты там есть? Марш домой, сучка!

— Я тебе сейчас как двину, так ты и кости не соберешь! — замахнулся обветренным кулаком Атрохим.

— Сыночек, не трогай ты его, — выскочила из сеней Кондратиха. — И ты, сваток, не лютуй. Пускай живут на здоровье. Что уж теперь? Венчанные они, муж и жена. Зашли б лучше в хату да поговорили как люди.

— Чтоб она огнем пошла, твоя хата! Какие вы люди? Голь перекатная, на чужое добро позарились. Трясцу вам, а не приданое. — И он показал куцый кукиш. — Ни полушки не достанется. Нехай зараз же отдает платье и ботинки хромовые. Слышишь? Где ты там прячешься?

Гэля все слышала, сидя в хлевушке на теплой постели. Она свернула подвенечное платье, схватила красивые ботинки, которые обувала всего раза два, и выбросила все через окошко.

Отец сразу подскочил к стене, схватил Гэлькины наряды и начал их комкать в руках.

— А, вот ты где, сука блудливая! — заревел он от злости. — Марш домой! — затопал ногами Андрей.

— Вы меня только мертвую можете забрать. А так не гневите бога и не смешите людей, — всхлипывая, отозвалась Гэля.

Старый Ермолицкий остолбенел с открытым ртом, потом топнул ногой:

— Прокляну негодницу! И вы у меня еще поплачете, гады! Лешие! Опоили дуру любистком, потешаетесь теперь!

Он отвернулся от окошка, поднял с земли ременный кнут. В другой руке потащил за собой по песку белое платье. Перевалился в возок и зло стеганул сивого жеребца.

Гэля сидела на кровати в длинной холщовой рубахе и горько плакала.

Ей еще не раз придется поплакать на своем веку!

10

Чуть ли не каждую неделю рудобельские «кооперативщики» ездили в Бобруйск за товарами. Лиакумович не жалел им ни мыла, ни керосину, подкидывал немного соли, иногда давал ситцевых и конопляных платков, а то и рулон какой-нибудь «чертовой кожи» на штаны. Привезут Тимох с Микодымом или Степаном ящики и мешки, закроются в магазине и начинают перетряхивать все: под мылом — порох спрятан, под спичками — патроны лежат, из соли вытаскивают несколько наганов, завернутых в промасленные тряпки. Разложат листовки и газеты, написанные по-нашему и по-немецки. И… пошла торговля. Смотришь — за полдня все и разнесли. Листовки и патроны чаще всего забирал Роман Соловей: набьют ему целую торбу всего, сверху прикроют куском ситца, положат пару брусков мыла — и потопал старик. А куда нести все это, ему не надо было спрашивать.