Рудобельская республика

Возницы шли пешком, солдаты лежали на возах и сосали длинные трубки. Скрипели в глубоком песке колеса, шумели старые, замшелые сосны, и щебетали голосистые лесные птицы.

Когда обоз въехал в дремучую пущу, возле самой дороги прогремел выстрел. Испуганные кони рванулись в лес, перевернулся один, второй воз, вместе с мешками полетели на землю немцы, не успев схватиться за свои карабины. А их уже окружили человек сорок молодых бородатых вооруженных мужиков. Отстреливаться и сопротивляться не было смысла. «Что может сделать десяток солдат с такой огромной бандой? Погибнуть? За что и во имя чего? Кому охота помирать?» — думали перепуганные оккупанты. Они подняли руки.

Партизаны ловили лошадей и уводили их на узкую лесную дорогу, собирали брошенные солдатами карабины, отстегивали тесаки и высыпали из патронташей патроны. Потом немцев поставили по двое в ряд.

К ним подошел смуглый, среднего возраста мужчина и, путая русские слова с немецкими, спокойно и тихо заговорил:

— Вы хотели оставить наших детей без хлеба. Выходит, бандиты вы, хоть ваш комендант бандитами считает нас. Мы — партизаны, мы защищаем свои семьи, свою землю от врагов. Идите спокойно назад. Никто вас не тронет. А коменданту передайте, что не отдадим со своей земли ни единого зернышка. Вас сотня, а нас тысячи. Все мы были солдатами и умеем хорошо стрелять. — Он улыбнулся, вытащил из-за пазухи пачку листовок на немецком языке и роздал каждому по нескольку штук. — Auf wiedersehen[24], — и приставил ладонь к козырьку вылинялой солдатской фуражки.

Солдаты повернулись, как по команде, и тихо, украдкой оглядываясь, поплелись по пыльной дороге. Когда чуть отошли и убедились, что никто за ними не гонится, зашагали быстрее, едва не бегом.

— Заворачивай на Зайцев хутор! — приказал Соловей. — Пускай каждый забирает свое, а шляхетское раздадим сиротам и вдовам.

Веселей покатились колеса по твердой лесной дороге. За подводами шли партизаны. У некоторых кроме своего ружья висел на плече немецкий карабин. Максим Ус опоясался двумя полными патронташами. Хлопцы вспоминали, как кто стрелял, хвалились добытым оружием.

К вечеру того же дня взбешенный беспомощностью немецкого коменданта барон Врангель велел заложить бричку и сказал, что едет в гости к хоромецкой пани. Положив под сиденье какие-то коробочки и шкатулки, он набросил лохматую бурку, вскочил на потертый кожаный облучок и помчался рысью по пыльной дороге.

Въехали в лес, и бричка судорожно затряслась на выбоинах и корневищах, а барон только и знал прикрикивал на возницу: «Погоняй!» Взмыленные кони перевели дух лишь на холопеничском мосту. С облегчением вздохнул и барон, словно выскочил чудом из капкана. Ему жаль было покидать имение, но не мог он рисковать жизнью, необходимой «для спасения России».

Он переночевал в хоромецком имении. Там его ждали Казик Ермолицкий и Порфирий Плышевский. О чем говорили они, никто не знал. Утром барон укатил в сторону Бобруйска.

Больше в Рудобелке Врангеля никто не видел. И Максим Ус еще долго жалел, что выпустил его живым.

9

При немцах Андрей Ермолицкий наконец отыскал дочь на фольварке и, как блудную овцу, притащил на хутор. Хотел выпороть вожжами, но старуха коршуном вцепилась в него, упала на колени, накрутила вожжи на руки и заголосила:

— Лучше меня, если хочешь, убей, а дитя не дам позорить. Кто ж ее возьмет после такой срамоты? Вот увидишь, сам будешь просить, чтоб хоть Иван не побрезговал.

И умолила. Отступился старый. Три дня продержал Гэльку в чулане и выпустил: надо ж кому-то доить коров, сечь свиньям траву, да и клевер косить пора.

От сына, видно, помощи уже не жди: отбился от дома, распустился, запил. Где-то на загальских хуторах с шайкою таких же, как и сам, собакам сено косит. Бесится, все угрожает кому-то. С карабинами да наганами разгуливает: не навоевался еще! Андрей готов был терпеть немцев, лишь бы жить спокойно дали. Так нет, трясца их матери, немчура тухлая! Пригнала их нелегкая аж сюда — жито выгребли из амбара, окорока сняли в клети. Сколько ни божился, что не большевик он, они только глазами моргают, как те совы на рассвете, да зубы скалят. Казик бы им показал, если бы прискакал со своими хлопцами. Да ищи ветра в поле: гарцует где-то, носится по вдовам, как молодой кобель.

Но и немцы черта лысого в зубы получили. Говорят, Соловьева банда все начисто отобрала.

От этих мыслей еще большая обида и злость разобрала старого Ермолицкого. Большевиков он ненавидел смертельной ненавистью, может, и смирился бы с ними, но с их порядками — никогда. «Вот уйдут, даст бог, немцы, тогда снова эти Соловьи да Левковы разойдутся, снова землю делить начнут, обрезать хутора, чтоб их резачка резала. Неужели Казик с Плышевским допустят, чтоб их отцов эти антихристы с торбами по свету пустили? У них же сила! А Плышевский еще и голова, учитель к тому же аж николаевской поры».