Рудобельская республика

Когда состав остановился, красноармейцы начали соскакивать не на перрон, а на другую сторону поезда. Кто-то из бандитов выстрелил, чтобы предупредить своих. Дежурный погасил фонарь и пополз под вагон. Он не сразу сообразил, что происходит, и, только когда услышал топот сотен ног и короткие приказы командиров, выбрался из-под вагона.

— Товарищи, их там человек тридцать, — вздрагивая, бормотал он, — не бойтесь, их человек тридцать. Только с обрезами.

Из вагона сыпанул смертельной трелью пулемет, грянуло «ура», и красноармейцы начали окружать здание с выбитыми окнами. Бандиты прыгали через заборы, хоронились за овинами, мчались кто куда, чтобы хоть как-нибудь вырваться в темное поле. Слышалась беспорядочная стрельба и крики — пьяные сразу же протрезвели, лихие гайдамаки улепетывали как зайцы…

Соловей приказал дежурному зажечь в здании вокзала лампы. Все увидели разломанные скамьи, лужи на полу. Хотя окна были выбиты, в зале стоял тяжелый рвотный дух.

Бойцы привели растрепанную молодуху. От нее густо несло перегаром, выцветшие глаза глядели испуганно и дико. Соловей сразу узнал ту, что днем дремала на плече верзилы со шрамом на щеке.

— Думали, бандит за колодцем спрятался, глядим, а это баба, — рассказывали красноармейцы командиру.

— А может, казак в юбке. Давай проверим! — ржали хлопцы.

— Сказылыся, чы шчо? Одарка я. Ишла вид сусидки, аж чую, стрыляють и бэжуть онтоновци, я за колодежь и сховалась.

— А куда ж твой миленок с рассеченной мордой драпанул? — спокойно спросил Соловей.

Одарка захлопала глазами, зашмыгала курносым носом, намереваясь зареветь.

— Вин же мэнэ пид ляворвертам сюда привив. Ссильничав при всих, а тэпэр втик. У яр воны побиглы. Ловыть их, скажених. На Борзну хочуть пробыться.

Возиться с пьяной бабой было некогда. Соловей оставил человек десять бойцов, сдал им Одарку, а сам с отрядом выскочил на перрон. Далеко и поблизости слышна была стрельба, заливались лаем собаки, хлюпала под сапогами грязь.

Красноармейцы окружили станцию и село, два взвода побежали вслед за бандитами в яр.

Небо порозовело на востоке, в поредевших сумерках показались деревья, кусты и силуэты бойцов. У яра лежало несколько убитых бандитов. Остальные, прижатые к высотке, побросали обрезы. Среди них был и казак со шрамом во всю щеку.

К Соловью подбежал командир взвода Пачулис:

— Что будем делать, товарищ командир?

— Ведите их на станцию и сдайте конвою. Там этого «гайдамака» Одарка ждет.

— Бисова баба! — со злобой процедил тот и сплюнул сквозь зубы.

Красноармейцы связали бандитам руки.

— Чего крутыш? И так нэ втэчу, — огрызнулся тот же детина со шрамом на лице.

Бандитов повели на станцию, а Соловей с батальоном выступил на Шаповаловку.

Уже по-настоящему было светло. Батальон цепью растянулся по раскисшему полю. Бойцы катили пулеметы, держали заряженные винтовки наизготовку. На пригорке показалось большое село: сотни полторы приземистых мазанок стояло среди садочков и тополиных присад. Шаповаловка, казалось по всему, спала — ни дымка, ни живой души не видно. Красноармейцы залегли вокруг села. К ближней хате подошли Соловей и Тараевич. Они были в шинелях и в замасленных железнодорожных фуражках. Что за люди, никто сразу и не догадается. Осторожно постучали в маленькое оконце. За занавеской показалась чья-то голова. Выглянул заспанный старик с помятой бородкой.

— Видчини, диду, — по-украински сказал Соловей.

Лязгнула щеколда, в дверном проеме появился взлохмаченный старик в полотняных исподниках и в безрукавке из овчины.

— Чого тоби? — буркнул он.

— Чэрвоных тут не було? — спросил Соловей.

— А вы хто ж будэтэ?

— Вийско батьки Пэтлюры, — ответил Алексапдр.

— Гэ, булы та сплылы. Всих пэрэдушылы на станции и в Борзни. И я штук с дэсять порэшыв.

Тараевич выхватил наган. Соловей сжал его руку:

— Отставить, товарищ Тараевич.

Дедок сообразил, что дал маху, упал на колени и заскулил:

— Брэшу, брэшу, товарищи, никого я нэ бачив. Догодыть хотив. Пэрэмишалысь тэпэр и билы и чэрвоны, и жовты, и сини. Сын мий, Грицько, у Щорса служить. Пошкадуйтэ старого. Набрэхав сам на сэбэ, чого и нэ снилося.

— Вставай, старик, — поднял его за худое плечо Соловей, — и покажи нам хату атамана.

— По ливу руку, биля колодэжа, зэлэною бляхою крытая. Вин сам з куркулями в Борзни. Там их вэлыка сила, и полковник Секира з ими. А тут тильки жинки да диты. Прямо идыть, — не унимался старик. Его узловатые руки дрожали, и сам он еще больше осунулся и согнулся.

Соловью даже жалко его стало. Видно было, что никакой он не «куркуль» и не бандит.

— Иди, дед, в хату и скажи бабе, что ты старый брехун. Так и скажи!

— Ей-же-богу, нэ брэшу. По ливу руку хата.

Соловей оставил засаду в хате атамана Антонова, и красноармейцы двинулись на Борзну.

Городок стоял на берегу небольшой речки. На той стороне белел молодой березняк, наполовину затопленный весенним половодьем. Под ногами шелестело прошлогоднее примятое ржище. Уже видна была церковь с голубыми куполами и сверкающими крестами. Вдруг ударили колокола, тревожно, как на пожар.

— Какой сегодня день? — поинтересовался Соловей.

— Пятница, — ответил молоденький боец.