Рудобельская республика

— Разгулялись шершни, — рассказывали лучицкие хлопцы. — И не только по селам. Вот и в Гомеле бунт подняли. Там три дня пальба шла, из орудий по ревкому били николаевские офицеры. Так и шершнюки застенковые обнаглели. Зальют самогонкой зенки и, как волчья стая, лютуют. Ни малого ни старого, ни ока ни бока не щадят.

Лучицких парней принял в свой отряд Максим Ус. Высокий, широкоплечий, руки ни в одни рукавицы не влезают, а на лице виноватая детская улыбка, короткие усики, будто приклеенные, шинель еле прикрывает колени. Он шествует впереди своего отряда, пробирающегося задворками.

— Вот здесь и заляжем. Без команды не высовываться и не стрелять. Подпустим шершней поближе и тогда вдарим в лоб.

Хлопцы устраиваются за гумнами, за овинами и буртами. Левей от них залегли карпиловцы и руднянцы. Ими командует невысокий и юркий Тимох Володько, тот самый «кооперативщик», который еще при немцах понатаскал сюда гранат и патронов. Он всматривается в весенний предрассветный туман. За пригуменниками — песчаный пригорок, кое-где торчат тоненькие сосенки, а за ними — на гребне — деревенский погост. Молчаливо стоят темные сосны; березки, словно обрызганные зеленоватой росой, вот-вот расправят клейкие листочки. Тихо-тихо вокруг. Догорают в небе последние звезды, яснеет над лесом восход.

Пригнувшись, задами семенит Максим Левков. Френч подпоясан широким ремнем с двумя подсумками, из-за ремня торчит наган, в руках немецкий карабин, полинявшая солдатская шапка надвинута на лоб.

— Держись, хлопцы. Из Бобруйска и Глусска идет подмога: послали телеграмму в ЧК. Найман выехал, — зашептал он Максиму Усу. Тот передал соседу.

В кустах на кладбище сверкнул и погас огонек. Наверное, кто-то чиркнул спичкой. Потом кусты зашевелились. На песчаном пригорке показалась бандитская цепь. Она то появлялась, то исчезала за приземистыми сосенками. Шляхтюки, видимо, надеялись внезапно ворваться в Рудобелку, захватить волость и перебить коммунистов. Им здесь известна была каждая хата, любого они могли узнать в лицо. Не знали только, что их уже ожидают.

Как только бандиты миновали сосняк, Левков крикнул «пли» и нажал на спусковой крючок карабина. Грянул залп из винтовок, наганов и берданок. Шляхтюки попадали, отползли за сосняк и начали отвечать дружными залпами. Свистели пули, впивались в толстые амбарные стены, откалывали щепки от заборов. С земли нельзя было подняться. Иван Ковалевич попытался подползти к воротам, но пуля прожгла плечо, он ойкнул и свалился в мокрый песок. Максим Ус одной рукой оттащил его за амбар, перевязал рану холщовым лоскутом от рубашки. Бледный Иван крепко сжал зубы, дышал с клекотом, на губах пузырилась розовая пена.

— Вот и отомстили шершни тебе за Гэлю, — прошептал Максим. Он приказал хлопцам отнести Ивана в безопасное место и скорее мчать к фельдшеру, а сам вернулся в отряд.

Стрельба не утихала. Было видно, как бандиты за сосенками переползают на другую сторону, чтобы зайти с тыла. Их обстреливали хлопцы из отряда Володько.

— Отойдем назад, поближе к амбарам, чтобы выманить в чистое поле, — передавал Левков по цепи.

На краю села густо лепились хаты. За ними легче было укрыться, чтобы сберечь людей. Партизаны отошли ближе к деревне. Бандиты обрадовались, что красные отступают, и начали занимать их прежние позиции. Боем командовал Порфирий Плышевский. Когда-то он был учителем, дослужился до штабс-капитана, и ему, старшему по чину и возрасту, Казик Ермолицкий передал свою банду, а сам вертелся возле него как угодливый щенок. Плышевский, укрывшись за гумном, передавал все команды через вестовых. Атаман не мог рисковать жизнью и не спешил под пули. Он знал, что в Гомеле бушует мятеж, на Мозырь наступает Петлюра, а если они захватят Рудобельскую волость и соединятся с основными силами повстанческого комитета Полесья, хозяином здесь будет он и уж тогда покажет «свободу» Левковым, Соловьям и всем этим голоштанным тварям.

Плышевский надеялся, что вот-вот наступит перелом. Он намеревался приказать Казику, чтобы тот вел своих людей через погост ближе к волости. Но рядом никого не было. И вдруг из-за хлева выскочил невысокий мужичок в расстегнутом френчике, с двустволкой в руках. Плышевскому показалось, что он его раньше не видел.

— Ты откуда?

— Из Гатка, — сбрехал тот, потому что знал, что вся шляхта с этого застенка подалась в Казикову банду.

— Мчись пулей до Казика и скажи…

А тот перехватил ружье и, не целясь, выстрелил Плышевскому в грудь. Его отбросило назад, подогнулись колени, и он шмякнулся на землю, тяжестью тела сминая прошлогодние сухие будяки. Офицерская фуражка покатилась в борозду, большой карман на френче набряк темными пятнами. А глаза еще моргали, раскрытым ртом он хватал воздух.

Мануйла Ковалевич, пригибаясь, задами бежал к своим, выстрелы гремели у кладбища, а на него никто не обратил внимания.