Рудобельская республика

Последние слова Ермолицкого заглушил гул возмущенной толпы.

К столу подошел молодой Гатальский и заговорил тихо как на исповеди:

— Что виноваты, то виноваты. Чего уж там. Каемся. Только вина не у всех одна. Плышевский, чтоб ему земля камнем, да сыночек этого «праведника», Казичек, сбили нас с панталыку. А мы что? Больше прятались, чем стреляли. Так что смилуйтесь надо мною и детками малыми, — и упал на колени.

— Виноват, так отвечай, а других не топи! Перед кем, болван, ползаешь? Опомнись! — прошипел похожий на ворона высокий шляхтюк.

Каждый изворачивался, притворялся, врал и сваливал вину на соседа.

Из-за спин протиснулся невысокий, заросший густой бородой мужчина; вышел на середину, вздохнул, посмотрел на бандитов и остановил взгляд на Ермолицком.

— Как убивали, вы могли и забыть, а меня, надеюсь, помните. Вот и головки моей работы на ваших чеботах еще не сносились. Неужели не помните, как ваш сынок ночью со своими головорезами хвастались, что в Лясковичах Аникея Ходку убили, хату его сожгли. Вы тогда еще собирались идти на Рудобелку…

— Иуда, христопродавец! Нажрался моего хлеба, чтоб тебя черви жрали. А за сына я не ответчик, — оскалился Ермолицкий.

— Товарищи судьи, хутор Ермолицкого был пристанищем всей бандитской шайки. Я там был и все видел своими глазами.

— Чтоб они тебе повылезали. Поклянись, ирод, на евангелье! — простонал Ермолицкий.

— Клянусь революционной совестью! — сказал Иван Мозалевский и отошел на прежнее место.

Судьи выслушали еще десяток свидетелей, дали последнее слово подсудимым. Каждый пытался оправдаться, просил сжалиться над его старостью или молодостью. Левон Одинец подробно записывал показания и просьбы подсудимых.

Судьи ушли в ревком совещаться.

Бандиты, свесив головы, молча сидели на длинных скамьях, отчужденные, одичавшие в своем одиночестве. Некоторые лениво жевали сухие краюшки хлеба, не решаясь поднять глаз.

Все встрепенулись, когда за столом снова появился суд.

— «Именем Белорусской Советской Республики, — звучал твердый голос Чубарева, — руководствуясь революционной совестью, народный суд Рудобельской волости главарей кулацкой банды, пытавшейся на территории волости свергнуть советскую власть, п р и г о в о р и л…»

Перечень нескольких фамилий заключало короткое грозное слово. Дальше шли фамилии и сроки наказания.

Толпа молча расступилась, давая дорогу конвою.

В чистом весеннем небе порхали ласточки, на высоком, сломанном бурей тополе, клекотал аист, в желтовато-зеленой дымке стояли задумчивые вербы.

2

Под вечер, когда немного спала жара, на большой мощеный двор казармы 2-го Бобруйского батальона вошел невысокий старик с берестяным коробом за плечами.

— Вам кого, папаша? — по-особенному картавя, спросил часовой. Обличьем он был похож на здешних парней: чернявый, с круглыми цыганскими глазами, щеки, хотя и выбриты, отливают густой синевой.

— Мне ваш командир нужен, товарищ Соловей Лександра. Скажи, сынок, из Рудобелки к нему пришли.

Часовой пропустил старика и показал ему, куда идти. Старик попал в длинный гулкий коридор. Пахло кислятиной ротной каптерки, портянками и воблой. На низкой рыжей двери мелом было написано: «Командир». Старик потянул за ручку, вошел в темную комнату и поздоровался.

— Здорово, батя! — выскочил из-за стола Александр, пожал его тугую, шершавую ладонь и стал помогать спять поклажу с плеча. — Садитесь, батя, отдыхайте, а я мигом.

Перед командиром стоял высокий худощавый парень.

— Так сколько у тебя денег, товарищ казначей?

— Боле чем полпуда набралось. А иначе их не посчитать. Только на эти гроши спекулянты и глядеть не хотят. На соль или жито, может, что выменял бы.

— Красноармейцев обуть надо. Босой боец как конь стреноженный. Бери отделение, пройдитесь по магазинам, по сапожным мастерским. Расскажите, что белополяки наседают. Если не хотят снова подставлять зады под «двадзесце пенць», пусть помогают Красной Армии. Плати, сколько запросят. Ботинки, сапоги — все сгодится. Тебе ясно, Степан?

— Ясно, товарищ батальонный.

— Иди. Чтобы послезавтра все были обуты.

Казначей Степан Герасимович вышел из комнаты.

— Круто, сынок, с людьми разговариваешь.

— Время такое, батька. Крутое время! Белополяки идут на нас. Вильно уже у них, Барановичи заняли, на Минск прут.

— Неужели сюда их пустите?

— Сила у них большая: аэропланы, танки, пушек без счету…

— Что это еще за «таньки» такие? — перебил его батька.

— Это… как вам сказать? Целая железная хата на колесах. Ползет куда захочет: лес — по лесу идет, канава — через канаву прет и лупит из пушек и пулеметов. А ее штыком не пропорешь и пуля не берет.

— И откуда это все на бедный люд берется?

— Откуда? Антанта, батя, ясновельможным панам все это «богатство» для смертоубийства мужика и рабочего подарила. Вот пано́чки и осмелели. Добро свое вернуть надеются.

— А нехай выкусят. Мы и «таньки» ихние, и «маньки» в трясине перетопим. И вы, хлопчики, держитесь.

— Ну, как там дома? — спросил Александр.

— Шершней помолотили трошки.

— Рассказывал мне Найман. Здорово вы их прижали. Жалко, что меня там не было.