Рудольф Нуреев. Жизнь

Когда Паклуша через несколько дней позвонила Рудольфу по телефону, голос у него был подавленный. Он виделся с Барышниковым, Макаровой и Минцем практически каждый вечер, сказал он и жаловался, что они «сговариваются против него». «На самом деле, – записал в дневнике Найджел, – подозреваю, неизбежно начнется игра «Третий лишний»… отец всех перебежчиков». Но дело было не только в этом. В последнем номере журнала The New Yorker Арлин Крос, глава американских балетных критиков, назвала Барышникова «величайшим танцовщиком, который бежал из России после того, как Нижинского выгнали из Имперского балета в 1911 г.». О Рудольфе – ни слова. Ремарка Крос появилась в ее обзоре «Чудо Макаровой», когда балерина ставила для «Американского театра балета» танец Теней из «Баядерки» – первый «ошеломляющий успех» Рудольфа». После танца его постановки классики Петипа были его величайшим достижением, и, услышав, что Барышников смотрел репетицию «Спящей красавицы», Рудольф сразу же пожелал узнать его мнение. Миша колебался. Ему версия Рудольфа показалась больше английской, чем русской – «другой балет… больше Нинетт де Валуа», чем подлинный Петипа. «Ну, я… я…» – запинаясь, начал он, стараясь придумать что-нибудь положительное.

Рудольф, кроме того, сразу же «инстинктивно понял», что Мише не нравится его исполнение. Для человека, который вырос в России, для которого бесславный Нуреев был «путеводной звездой, настоящей мечтой», тяжело было узнать, что с точки зрения чистоты техники исполнение Рудольфа было далеко не таким совершенным, как у него самого. У него «много ошибок, взлетов и падений», как сказал Барышников Джоан Акоселле, но недостатки он умеет прикрывать своей необычайной харизмой. «Все было как… обжигало. Его глаза горели – все горело. Он создавал вокруг себя такую атмосферу, просто электризующую!» Но во фразировке Рудольфа не было «внутренней логики, – добавил он, – не было естественной плавности от начала до конца». «Его в самом деле не интересовала кантилена. Промежуточные шаги. Все подчинено эффектности: «Смотрите на меня, смотрите, как я это делаю! Полюбуйтесь на мою пятую позицию – чистую, знаете ли… и все приготовления: ох! ах! Ну, сейчас я такое сделаю!»

Сам Барышников не любил так называемые «подводки», а виртуозные па служили для него лишь элементами в общей, цельной картине танца. Однако Рудольф признавал у Барышникова «очень хорошую технику» и больше ничего – «ни духа, ни души, ни трепета». Поэтому он огорчился, когда Эрик, великолепный танцовщик и его собственная путеводная звезда, был совершенно поглощен выступлениями Барышникова. Эрик сказал своему биографу: «Наверное, Миша – самый динамичный танцовщик своего времени». Тогда Эрик был в Нью-Йорке и ставил «Сильфиду» для канадцев. Хотя в январе 1972 г. он официально прекратил выступать как танцовщик, он согласился дебютировать как характерный артист, исполнив роль колдуньи Мэдж. Вначале Рудольф хотел, чтобы Эрик играл Яго в его «Паване Мавра», где сам он танцевал Отелло. Известие привело Линкольна Кирстейна в восторг предвкушения: «Эрик сказал мне: «Я УБЬЮ ЕГО! УБЬЮ ЕГО! УБЬЮ ЕГО!» – кричал Кирстейн Ричарду Баклу, сплетничая об этой «дуэли века». Но Эрик, которого за полгода до того прооперировали по поводу язвы желудка, не хотел слишком напрягаться и пошутил, что его превращение в страшную, беззубую старую каргу и без того тяжело ему далось – «прекрасный способ выпустить все то злое, что сидело во мне» (позже Рудольф признавал, что, когда Эрик поднимал над головой посох, он буквально боялся за свою жизнь). С профессиональной точки зрения битва самолюбий продолжалась. Миша заметил, что «каждый шаг, сделанный одним из них, судил другой», и все же премьера, состоявшаяся 9 августа 1974 г., – впервые, когда две звезды появились вместе на сцене с 1962 г., – так взволновала обоих, что, когда опустился занавес, они порывисто обнялись.