Рудольф Нуреев. Жизнь

Она считала, что тут сказалось «истерическое действие свободы», которое привело к падению Рудольфа, многообразие его талантов толкало его «вылизывать всю карту как можно быстрее», чтобы все исследовать. «Он нигде не бывает дольше пяти минут, поэтому у него никто не может быть слишком далеко. Что, конечно, во многом реакции любого русского ссыльного на то, что он был так заперт». Ее обижало, что его образ жизни сказался на классической технике Рудольфа, когда-то «такой аристократической», и она обвиняла Найджела в том, что тот не уделяет этому внимания в своих обзорах. Она жаловалась, что последние обзоры Александера Бланда сосредоточены на Нурееве гораздо больше, чем на любом другом артисте «Королевского балета», хотя в своем оправдательном письме Найджел указывает, что он (точнее, они, «потому что Мод читает – и часто правит – каждое написанное мною слово») неизбежно долго пишут о Рудольфе, поскольку он выступил выдающимся образом в трех из шести текущих постановок. «Возможно, мы оцениваем… спектакли Нуреева по-другому, – продолжал он. – У каждого есть свои приоритеты, поэтому каждый выставляет разные оценки». Но это еще больше разъярило де Валуа. «Вы в самом деле думаете, что это правильное отношение со стороны критика? По-моему, оно слишком субъективно, – сухо отвечает она в ответном полемическом письме на две с половиной страницы. – Я требую от Нуреева больше, чем вы… Вы говорите, что в Лондоне Нуреев страдает «от нервов». Конечно! Он не дурак и понимает, что почти все время он плохо подготовлен… Я бы просила его не разучивать «Манон» за пять дней и не превращать спектакль в хаос».

Возможно, де Валуа по праву обвиняла Найджела в том, что он «особенно потакает» Рудольфу. Во вступлении к книге The Observer of the Dance (вышедший в 1985 г. сборник критических статей Александера Бланда) Рудольф называет Найджела «совершенно объективным», «без всякого предубеждения» и «абсолютно беспристрастным», что лишь доказывает подобную точку зрения. Сам Найджел прекрасно знал о конфликте интересов, потому что задавался вопросом, был ли он справедлив к Макаровой в обзоре «Песни земли», «понимая, что я начинаю с предвзятого отношения к ней». Дружба с Рудольфом, по его собственному признанию, стала «одним из самых волнующих и радостных событий всей моей жизни», причем статус гуру стимулировал его куда больше, чем работа критика. Это отчетливо ощущается в письмах Найджела, например, его описании «сказочного магнетизма» в «Спящей красавице» до Петипа с хореографией Эспинозы, «в которой Принц танцует с Авророй, пока она еще спит, и только потом целует ее… Нельзя ли как-то это использовать? Будет жаль, если не получится!» Однако в последние месяцы он заступал на территорию Горлински, беря на себя больше задач импресарио. Так, он отговаривал Рудольфа от тех замыслов, которые казались ему опрометчивыми[145]. Найджел усиленно продвигал и Чарльза Марленда, которому предложили стать председателем лондонской труппы «Фестиваль балет». Гослинг предлагал Марленду серьезно подумать и занять пост, чтобы «может быть, заменить Берил Грей Р.». Через Терри Бентона, архивариуса Королевского театра Ковент-Гарден, который имел доступ к протоколам заседаний правления, Найджел получал конфиденциальную информацию, недоступную другим критикам. 4 декабря 1974 г. в письме Джону Тули он коснулся «немного деликатной темы»: «Несколько недель назад Руди Нуреев спросил, не могу ли я достать ему копию партитуры «Баядерки» на тот случай, если его партитура потеряется… Оказалось, что [в архиве] имеется фотокопия всей партитуры, предположительно сделанная, когда ставили танец Теней при Джеке Ланчбери… Прекрасно понимаю рвение Джека, который не упустил удачной возможности, но уверен, вы поймете, что [Рудольф] очень расстроится, если узнает об этом. Мне очень хочется ему помочь… Вы дадите мне знать, если согласны? В 1977 г. будет столетие премьеры «Баядерки» в Санкт-Петербурге; после того как я видел весь балет в Ленинграде, думаю, стоит воспользоваться предлогом для того, чтобы (Руди и Фред?) его оживили».