Рудольф Нуреев. Жизнь

В своем обзоре в журнале The Observer of the Dance Марина Вейзи вполне справедливо утверждает, что Найджел питал больше амбиций в связи с теми видами искусства, о которых он писал, чем в связи с самим собой, и приводит данное им самим определение критика как «скромной фигуры с миниатюрной властью помогать и чуть большей способностью вредить». Однако не может быть никаких сомнений, что в тот период карьеры Рудольфа и он, и Мод скомпрометировали свою беспристрастность критиков, делая все возможное, чтобы помочь своему протеже. Судя по всему, Гослинги прекрасно всё понимали, потому что при посторонних сохраняли дистанцию и никогда не ходили к Рудольфу за кулисы, кроме тех случаев, когда они бывали за границей, «потому что там никто нас не знал». А когда как-то вечером вместе с ними на ужин на Файф-Роуд был приглашен их коллега Олег Керенский, Найджел признался, что был «немного встревожен» тем, что Керенский догадается, насколько близко они связаны с Рудольфом. «Все определения мы оставили другим», – настаивала Мод, что утверждал и Найджел в письме Рудольфу весной 1971 г.:

«Внезапно, после «Аполлона», до меня дошло, как ужасно, что, позволив мне быть твоим другом, ты не даешь моему перу выразиться прямо и признаться в том… какое фантастическое волнение я испытываю, глядя, как ты танцуешь. Я напускаю на себя холодность и отстраненность, а неумеренные похвалы оставляю коллегам. Сейчас же мы общаемся без посторонних, и я хочу сказать, что у меня по-прежнему холодок пробегает по спине, когда ты выходишь на сцену, и у меня мурашки по телу, когда ты начинаешь танцевать… Я уже не говорю о том, что у тебя самая соблазнительная задница в балете – это вопрос другой, пусть и связанный… Прошло десять лет с тех пор, как я впервые увидел тебя, а я по-прежнему чертовски завожусь! Кажется, ты впервые попался мне на глаза примерно 12 июня 1961 года (в сцене охоты в «Спящей К» в Париже)… [и] это символ, который показывает, что я не забыл о годовщине… прими [письмо] как своего рода целомудренный любовный укус. С любовью, Н.».

Не один Ричард Бакл среди лондонских балетных критиков считал, будто Найджел влюблен в Рудольфа. «Это всем известно. В юности он был голубым». И все же, несмотря на то что Найджел какое-то время жил в Берлине, ни в его дневниках, ни в автобиографическом романе «Гуще воды» (о двух молодых людях, которые соперничают за любовь девушки) нет указаний на его тогдашнюю гомосексуальность. В одном из трех существующих дневников за 1970-е гг. Найджел признается, что был «конечно, рад», когда Рудольф впервые поцеловал его в губы при прощании. «С тех пор всегда по-русски [троекратно в щеки]». Но, хотя он вскользь упомянул, что он коротко и случайно видел Рудольфа голым, когда танцовщик сидел на лестнице в полотенце, обернутом вокруг бедер, его само собой разумеющийся комментарий: «Он большой и твердый, как палка» – едва ли служит доказательством сладострастных чувств. «Найджел писал только в таких выражениях, которые были понятны Рудольфу», – уверяет Тристрам Холленд, имея в виду письмо о «годовщине». «Он любил добродушно подшучивать – и то же самое было с Уоллесом». Конечно, хотя Найджел был неподдельно заинтригован тем, как Уоллес своеобразно истолковывает «В кругу руин» Борхеса, он пользовался этим и другими порнографическими поисками как возможностью для шутки. «Ну, Уоллес, – написал он однажды, – вопрос заключается в следующем: каковы перспективы «Входа только для членов», или «Мистера Вселенная», или как там называется твой фильм (может, назвать его «Конец близок?»)».