Рудольф Нуреев. Жизнь

Тем не менее кое-что в балете искупает его недостатки. Так, поражает воображение красноречивое па-де-де, во время которого Моррис ухаживает за Кэтрин на диване, а на заднем плане в другом темпе танцуют встревоженные призраки Доктора и его сестры. То, как Кэтрин все время шарахается от прикосновений поклонника, немедленно позволяет узнать персонаж романа: некрасивую, неуклюжую девушку, которая не может справиться с ролью романтической героини. Такой психологизм легко давался Тюдору и доказывает, что в отдельные моменты и Рудольф способен был сделать танец более красноречивым, чем слова.

Однако парижан «Площадь Вашингтона» с трудным для понимания сюжетом и избитой смесью ковбоев, солдат, спекулянтов, женщин-первопроходцев, менестрелей с черными лицами, фигур из ку-клукс-клана и хористок вокруг статуи Свободы сбивала с толку почти в оскорбительной степени. Немногие знали роман и музыку, и только половина зрителей понимала, что происходит на сцене. Рудольф собирался сделать движущиеся декорации, как будто они сняты с помощью системы стабилизации «Стедикам», но ему не удалось объяснить свой замысел дизайнеру, который создал громоздкое сооружение, изображавшее одновременно и площадь, и дом, стены которого закрывали вид большинству зрителей.

В зале устроили почти бунт; зрители свистели и завывали – «как на премьере «Весеннего ритуала», – и Рудольфа, который создал балет вопреки всему, такая реакция буквально опустошила. Он каждый день ездил в больницу, «чтобы из легких извлекали эту дрянь», а потом работал по семь часов. К тому времени, как все было кончено, он пребывал словно в тумане, а когда Моника Мейсон, которая ставила «Песнь земли» Макмиллана для той же программы, вышла на сцену, чтобы попрощаться, он ее словно и не заметил. «Прошло много лет с тех пор, как я в последний раз видела Рудольфа, и я была потрясена тем, каким он стал худым и как плохо выглядел. Помню, я еще гадала, увижу ли я его снова».

Но Рудольф не позволял себе передышки. В сентябре и октябре, взяв с собой Мод и Мари-Сюзанн, он поехал в Китай и Японию, где ставил своего «Дон Кихота». Он полюбил Дай Айлянь, директора Центральной балетной труппы в Пекине, выдающуюся женщину, которую он называл своей «китайской мамой». Дай Айлянь, которую считали национальным живым сокровищем, почти в одиночку создала китайский классический балет. Рудольфа она обожала за его щедрость по отношению к ее танцовщикам. «Ты хороший друг, потому что столько для нас сделал, – написала она в одном из многих писем. – У тебя есть дом в Пекине, когда бы ты ни захотел туда приехать». Но если Рудольф и согласился поставить балет и участвовать в нем за крошечную часть своего обычного гонорара, то в основном благодаря редкой возможности оказаться на сцене с труппой, которая приняла его с радостью. То же самое произошло в Японии, с балетной труппой Мацуяма, которая, в свою очередь, много получила от сотрудничества с Нуреевым (в июле ее пригласили участвовать в лондонских гастролях «Нуреева и друзей»). В дополнение к однократному участию в Эдинбургском фестивале и недели выступлений в Манчестере, все лето он ездил с гастролями по итальянским городам. Гастроли устроил его массажист, Луиджи Пиньотти, которого Рудольф сделал своим импресарио. Естественно, малобюджетные гастроли Луиджи очень расстроили Шандора Горлински, который говорил Рудольфу, что это не такая работа, которую следует выполнять великой звезде. «Но в то время Рудольф поехал бы куда угодно, – говорит Тесса Кеннеди. – Ему хотелось танцевать, и все. Точка». На вопрос, который он называл «вопросом Хиросимы» – когда он намерен сдаться, – он всегда отвечал одинаково: «Я перестану танцевать, когда публика перестанет на меня ходить». Для многих его поклонников и коллег еще случались «невероятные моменты того, как было раньше», своего рода «режущие удары», которые описал Эдвин Денби, когда видел выступление увядающей Тамары Тумановой. Несмотря на «небрежные ноги, мягкие червеобразные руки, жестоко искаженную фразировку», в ней было столько жизни, «что по сравнению с ней остальные словно просто ползали или суетились вокруг нее». Балерина Мари-Кристин Муи испытывала примерно такие чувства к Рудольфу во время спектакля «Раймонда». «Эти красивые молодые танцовщики выходили вперед на поклон, но видно было только одного человека, Рудольфа: энергия, которую он излучал, была феноменальной». Тем не менее, вместо того чтобы менять темп исполнения, компенсируя возраст и снижение техники (как вскоре начал поступать Барышников), Рудольф продолжал исполнять все бравурные элементы, которые он исполнял в молодости. «Он невероятно честен в своих усилиях не фальшивить, – сказал Уэйн Иглинг. – Никогда нельзя было видеть, как Рудольф пытается схалтурить во время сложных кусков. Нечестность внутри его самого: он считает, что у него все получится».