Рудольф Нуреев. Жизнь

Для Рудольфа самыми яркими признаками гласности в Ленинграде стали фотографии его самого, Макаровой и Барышникова, которые висели в музее Вагановой вместе с другими кумирами истории балета. Звезда-невозвращенец устроил пышное возвращение: он шагал во главе толпы репортеров и операторов, время от времени останавливаясь и раздавая автографы. Вскоре его властность сменилась неподдельной теплотой, когда он заметил Наталию Дудинскую, превратившуюся в миниатюрную старушку в плохом парике и с размазанной помадой. «Здравствуйте, мадам!» – просиял он, крепко обняв ее. Позже, навещая 100-летнюю Анну Удальцову и держа ее дрожащую руку, Рудольф обрадовался и растрогался, когда его педагог радостно кричала: «Ой, ой, ой!» – когда он напоминал, как она угощала его огурцами, маринованными в меду, и грибами. «Больше всего я беспокоюсь, – сказала она, – как укрепить твою силу, потому что ты так тяжело работал.

Других приходилось заставлять работать, а тебя приходилось удерживать». (Он, правда, говорил друзьям, что, когда она дразнила его «грязным татарчонком», каким он был когда-то, ему показалось, будто ему дали пощечину, – правда, он, по своему обыкновению, выразился матерно.)

В театре «с теми же самыми бабушками, которые сидели у каждого выхода», он заметил, какое все обшарпанное. «Ничего не изменилось, и людей там я нашел на том же уровне, на каком они были тридцать лет назад». Но именно это он собирался исправить. Когда Макарова приехала в Ленинград, она не только подарила свой костюм и туфли музею; она очаровала всех в театре, раздавая подарки и сувениры. Рудольф «не привез ничего», хотя считал, что его визит гораздо больше обогащает театр с точки зрения балета: «Сначала увезти все отсюда на Запад и только потом вернуть все, что только можно, в Россию».

В желтых сабо и шерстяном многослойном халате Рудольф проследовал в студию, где его ждала элегантно одетая Нинель Кургапкина, чтобы начать первую репетицию. Он по-прежнему обращался к ней официально, на «вы», и все же они поменялись ролями, и, когда Рудольф разогрелся, исполнив многочисленные батман тандю Стэнли Уильямса, Нинель склонилась к станку и стала слушать, как он разъясняет азы не знакомого ей метода. Когда он повернулся лицом в другую сторону, она окинула его профессиональным взглядом с головы до ног. Хотя в основном она получила возможность вспомнить прошлое, хихикая, когда вспомнила один особенно возмутительный случай его юношеской надменности. Стоявшая у противоположной стены Жанна Аюпова, которая должна была исполнять роль Сильфа, смотрела на него в зеркало. Он снял матерчатую шапочку – вспотевшие редеющие волосы прилипли к голове. Прекратив сольную партию на середине, он рухнул на стул, но, когда молодая балерина начала танцевать, он инстинктивно овладел собой, чтобы показать ей, как надо исполнять пор-де-бра.

На последовавшей затем репетиции, на которой присутствовала Тамара, он четыре раза останавливался, чтобы, измученный, вытянуться на полу. Это само по себе было огорчительно, но она не могла понять, почему, хотя он привез в Россию свой «роскошный костюм», Рудольф настоял на том, чтобы перемерить «целую кучу гнилых старых тряпок», которые он обнаружил в одной из гримерных. «Я сидела рядом с критиком, который никогда не видел, как он танцует. Он воскликнул: «Что же это такое? Не может быть, чтобы это был великий Нуреев!» «Никто не хотел воспринимать всерьез тот образ, который напустил на себя Нуреев, – написала Инна Скляревская. – Нас оставили в надежде, что на спектакле на следующий день произойдет какое-то чудесное превращение». Однако на генеральной репетиции Рудольф почувствовал, как что-то щелкнуло. Он приехал в Ленинград с травмой стопы; теперь же он растянул икроножную мышцу на другой ноге. Вместо того чтобы отменить спектакль, он решил «показать стиль школы Марго Фонтейн… Если можешь стоять, можешь что-то сымпровизировать», хотя Нинель вспоминает, до какой степени он колебался, выходить на сцену или нет. «Я ничего не могу вам посоветовать, – сказала ему она. – Такое решение вы должны принять сами». Зато Тамара, знавшая, что Рудольф в прошлом очень ценил ее откровенность, заставила себя позвонить к нему в отель и заставить перенести спектакль.

«Рудик, ты хорошо себя чувствуешь?» – «Да, а что? Я чувствую себя прекрасно». – «Правда? Мне показалось, у тебя что-то со стопой». – «Со стопой у меня все нормально». – «Ты в самом деле собираешься выйти на сцену в этих старых костюмах? Это просто смешно». – «Тебе они не нравятся? Что ж, придется потерпеть». – «Рудик, ты знаешь, я много терпела…» – И я бросила трубку. Больше мы не разговаривали. Я не знала, что он болен – если бы знала, ни за что не позвонила бы».