Рудольф Нуреев. Жизнь

Чтобы заполнить пустой рабочий график Рудольфа, Луиджи обещал устроить ему «кругосветные гастроли, где он будет танцевать». Он поспешно организовал то, что потом называли «Прощальными гастролями». Боб Гейбл, поклонник Рудольфа, попал на его спектакль в Вашингтоне, где танцоры выступали «в маленьком зале, даже не в театре». Несмотря на телеграмму Бежара в 1986 г., в которой хореограф «запрещал все и любые спектакли Нуреева», «Песни странствующего подмастерья» были включены в программу, как и «Аполлон», на который также наложили вето наследники Баланчина. «В обоих спектаклях он был ужасен, просто ужасен; он даже «Урок» исполнил плохо – даже старые, привычные вещи оказались теперь за пределами его способностей. Мне трудно было это принять». Но Мод, услышав о «полном провале» турне, сказала: «Ну, тогда не ходите туда и не смотрите на него». Она часто указывала, что некоторые получают удовольствие от того, «что Рудольф может делать такое, на что больше никто не способен: то, как он держится, его интеллигентный подход к роли». Марика Безобразова давно перестала посещать спектакли Нуреева, но и она тоже понимала, почему он не уходит. «С возрастом оттачиваешь эти внутренние чувства, которые гораздо сильнее тела. Рудольф душой чувствовал так сильно, так отчетливо, что ему казалось, что он и есть такое существо, и не видел тот образ, какой видели мы. Вот теперь я пошла бы и посмотрела, как он танцует, но только если бы моя душа видела его душу».

Барышников тоже отнесся к нему сочувственно. «Для него определенно покинуть сцену было равносильно смерти. Как бы он ни танцевал. По крайней мере, так он убивал время, потому что он знал, что время убивает его». Рудольф и сам это признавал. «Когда погаснут огни рампы, я умру. Но завтра я буду танцевать; завтра я получу новую жизнь». Чрезвычайное напряжение – поразительная способность быстро восстанавливаться, которую боксеры называют «стержнем», само по себе было своего рода искуплением. «Как будто с помощью самых напряженных запросов физической сущности боксер – иногда – способен выйти за пределы чисто физических способностей, – пишет Джойс Кэрол Оутс. – Если ему повезет, он может избавиться от своей смертности».

Рудольф был убежден, что он придумал способ продлить свое долголетие на сцене. «Занятия в хорошую теплую погоду. Хороший климат. Не зимой; не на севере. Тогда никаких проблем». Чтобы наслаждаться солнцем круглый год, он купил дом на берегу океана на крошечном карибском острове Сен-Бартельми[201]. Дом с темными деревянными ставнями был простым, как русская дача, – «Никаких картин, никаких статуй, никаких клавикордов» – и стоял вдали от однорядной прибрежной дороги, которая ведет вдоль дикого юго-восточного побережья, вдали от парижских кафе, ресторанов и дизайнерских бутиков Сен-Жана и Густавии. Рудольф купил дом со всей обстановкой, от уродливого пианино с термитами в древесине до покрытой пластиком тростниковой и фанерной мебелью, какую можно найти в дешевом английском мотеле у моря. Джекки Онассис, которая как-то приезжала туда на чай, не оценила приобретения. «Если Рудольф пригласит тебя в гости, откажись», – советовала она общей знакомой, но Рудольф против такого не возражал. «Все мои дома – странные, уединенные места, которые не нравятся светским людям. Они непрезентабельные». Его основным крупным приобретением стал широкий серый помост из плавника, головокружительно выдающийся над скалами, – на самом деле сцена, задником для которой служили тенистые очертания острова Сент-Китс и меняющаяся панорама моря и неба. Под сценой находился маленький грот, и когда ему не удалось добыть разрешение превратить его в спальню, Рудольф заказал платформу размером с матрас, собираясь спать под открытым небом, почти над самым прибоем (следующий владелец нашел свечи в расщелинах между камнями). Однажды он сравнил свои уединенные дома с «волчьими логовами», но он никогда не стремился к такому примитивному существованию. «Как дикий зверь – близко к природе».