Рудольф Нуреев. Жизнь

Габриэла Комлева тоже высказалась начистоту. «Я сказала: «Почему ты так поступаешь? Не с этого надо начинать». – «Ты не понимаешь, – пылко возразил Рудольф. – Я должен танцевать на этой сцене!» Он как будто верил, что сцена Кировского театра обладает чудодейственной силой, силой, способной вернуть его в прежнюю форму, до грехопадения. «Эта сцена священна». «Я как будто совершил духовное паломничество… Это своего рода очищение» (он испытывал такой подъем, что даже попросил сфотографировать себя на голых досках сцены, а танцевать в старых костюмах он хотел только потому, что это были костюмы Кировского театра). «Все время на Западе я хотел танцевать в России, – признался он Нинель, а в интервью тележурналисту по возвращении он сказал, что теперь его мечта сбылась. «Я описал полный круг. Круг замкнулся».

По сравнению с недавней формой Рудольфа, его представление, которое записывали представители канала CBS, выглядит на удивление совершенным. Он снова, несмотря на две травмы, доказал, что еще может делать двойные туры на обе стороны, а его владение техникой Бурнонвиля казалось «блестящим». Ушла утонченность, которую он приобрел на Западе; его сгорбленные плечи и жесткие, болтающиеся руки, как ни странно, напоминали его студенческое выступление в «Корсаре». Но, хотя большинство поклонников видели лишь «отдельные намеки» на того Рудика, которого они запомнили, Фаина Рокхинд, его горячая поклонница с прежних времен, увидела намного больше. «Я по сей день спорю из-за него. Я сидела во втором ряду, и он танцевал очень хорошо, в том образе, которым он прославился. Меня поразила сцена с ведьмой – столько искреннего гнева и страсти. По-моему, его игра была совершенно фантастической. Он в самом деле танцевал душой. Тогда я еще отчетливее поняла, почему я так его люблю».

Для Тамары контраст оказался слишком болезненным. «Зрители устроили ему овацию за его возвращение. И, может быть, тем переменам в нашей стране, благодаря которым он вернулся. Но я жалела, что мы не можем увидеть, как он исполняет что-то более достойное его, что-то, что показало бы его нам с другой стороны». Прекрасно понимая, что ленинградская публика – самая разборчивая в мире, Рудольф, конечно, понимал, что ему вообще не стоило танцевать. И все же ужас, который ждал его, был достаточно веским поводом для того, чтобы исполнить «своего рода каприз… для себя и ни для кого другого». Надписывая для Филлис Уайет свой снимок в роли Джеймса, который целует руку Сильфа – Аюповой, Рудольф написал: «Милой Филисс, пусть этот ужасный момент за несколько лет будет самым приятным воспоминанием».

Глава 20 «Что заставляет жить»