В интервью корреспонденту
Это были балеты «Сильфида», «Жизель», «Щелкунчик»… Признавая, что работать с Нуреевым и выносить его характер было непросто (рассказывали, что однажды он ее даже ударил!), Фраччи в то же время заметила, что временами он мог быть очень благородным: «Однажды он захотел станцевать балет “Щелкунчик” – и он приехал за пять дней до представления, пригласил меня танцевать. У него была решимость это сделать. Но я не могла в то время, я как раз ждала ребенка, должен был родиться мой сын. Потом он снова сделал мне это предложение – и снова за пять дней! Хореографии “Щелкунчика” он обучил меня с первого до последнего шага – на третий день мы были уже на сцене с оркестром, а на пятый день играли спектакль. И это был триумф. После спектакля Рудольф сказал мне: “Вот видишь, что означает иметь храбрость?” Ему нравилось делать такие вещи, а на сцене – это была его черта – он любил соперничество. Это был большой урок».
Карла вспоминала, что во время репетиций то и дело ошибалась и называла Рудольфа – Эриком, так как привыкла танцевать с Бруном. Он никогда не обижался, говоря: «Ничего страшного, ведь я тоже очень люблю Эрика».
Плисецкая
В 1962 году Королевский балет отправился на гастроли в США. Но в то же самое время на гастролях в Америке была и Майя Плисецкая – непревзойденная звезда Большого театра.
Она вспоминала, что во время той поездки ей прямо в номер принесли сказочный букет невероятно красивых и эффектных оранжево-фиолетовых роз. Цветов такой окраски она прежде не видела. К букету был приложен миниатюрный конверт с запиской: это было приветствие от Рудольфа Нуреева – невозвращенца, предателя Родины. Он поздравлял балерину с успехом и надеялся когда-нибудь станцевать вместе…
Советская пропаганда изображала беглеца исчадием ада, гнусным, аморальным типом, лишенным стыда и совести. Даже имя его вслух произносить советские люди боялись, не говоря уже о том, что общение с беглым танцором грозило самыми мрачными последствиями. Но Майя Михайловна была не робкого десятка! Записку она спрятала, а букет поставила на видное место. Этот дар был ей особенно приятен, так как несколько лет назад, еще в Москве, Нуреев раскритиковал ее Китри в «Дон Кихоте», не приняв поначалу творческой индивидуальности балерины. А вот теперь признал, одобрил, восхитился! Майя любовалась прекрасными розами и радовалась этой своей победе, но соглядатаи из КГБ что-то заподозрили. Один из них долго нюхал необычные розы и все выспрашивал – кто прислал.
– Не знаю, не знаю, понятия не имею… – отнекивалась Плисецкая.
А в следующем году она отправилась на гастроли в Англию. Майю Михайловну пригласила на ужин прима-балерина Ковент-Гардена, тактично предупредив:
– Майя, на ужине будет… Нуреев. Вас это не смутит? Если да, я вас пойму.
Но Майя не испугалась. Только постаралась понезаметнее уйти из отеля: за русскими артистами следили.
Хотя раньше Плисецкая и Нуреев были едва знакомы, на этот раз они бросились друг другу в объятия.
– Я навожу такой страх на своих бывших соотечественников. Вы из них – самая отчаянная… – заметил Рудольф.
Он подарил Майе на память толстенную книгу репродукций живописи Гойи. Подарил, но не подписал: это было бы опасно для нее. Ту книгу потом тщательно осматривали и пролистывали кагэбэшные соглядатаи – искали улики. Но не нашли.
Надо упомянуть, что встреча с Плисецкой была небезопасной и для самого Рудольфа. Ведь за ним следило ФБР! Американские спецслужбы долгое время подозревали, что Нуреев работает на «врага». Они отслеживали его телефонные звонки, прослушивали разговоры… А однажды даже вызвали для «беседы» – то есть фактически для допроса, – после чего Нуреев был крайне раздражен.
Болезни и травмы
В 1965 году Нуреев в дуэте с Фонтейн танцевал в балете «Ромео и Джульетта» в хореографии МакМиллана. Премьера вышла скандальной: шотландский хореограф создал этот балет для Линн Сеймур и Кристофера Гейбла, но дирекция Королевского балета предпочла им знаменитую пару Фонтейн – Нуреев.
Нуреев танцевал с травмой – с забинтованной ногой, но несмотря на это привел зрителей в восхищение. Овации длились сорок минут, а Нуреев чуть не плакал от боли! Но публика ни о чем не догадывалась.