Руфь Танненбаум

Она узнала его, хотя он был не в ливрее и выступал теперь не защитником нравственности или билетером, а помогал пожилым зрителям найти свои места. Он как раз вел на балкон какую-то старушку, когда Руфь подошла к нему и довольно грубо цыкнула, как делал это господин Бранко Микоци, собирая в загон стадо статистов:

– Как только освободитесь, отправляйтесь вниз, ко входу на сцену!

Он посмотрел на Руфь, но она не была уверена, понял ли, кто она. Поди знай, был ли вообще этот деревенский невежда на премьере и понял ли, кто к нему обращается. Но она все равно пошла ко входу на сцену, чтобы дождаться его, и уже обдумывала, как будет на него жаловаться господину Бранко, и дядюшке Илии, и госпоже Бисерке, и любому, кто подвернется, может быть, даже и директору театра Шеноа, однако не прошло и пяти минут, как вот тебе и мо`лодец, чуть не бегом бежит:

– Вы звали меня, юная дама? – и поклонился.

– Да, – холодно ответила она, – у меня развязался шнурок.

– И вы не можете его завязать?

– Могу, – отрезала она, – но мне нельзя наклоняться, чтобы не испортить прическу.

Юноша встал на колени и завязал Руфин левый шнурок, а потом проверил и подтянул правый.

Она была слегка разочарована, что он не возмутился. Протянула ему руку для поцелуя:

– Руфь Танненбаум, очень приятно.

– Иван Невестич, для меня большая честь, – ответил он столь же театрально.

– Невестич! – она наморщила нос. – Так значит, вы крестьянин! Случайно не из Горне Бедне?

– Нет, барышня, я скорее из Дубровника.

– Про Дубровник я слышала. Это город. А почему вы оттуда уехали? Может быть, вас изгнали?

– Нет. В Загреб я приехал учиться.

– И вы учились провожать старушек на балкон?

– Нет, это я делаю за гонорар.

Руфь не была вполне уверена, знает ли она, что значит это слово, да и разговор оказался слишком долгим, поэтому она просто повернулась к нему спиной и, не попрощавшись, пошла к гримерше. Невестич замолчал на полуслове, посмотрел ей вслед и подумал, что такую невоспитанную девчонку он еще не встречал.

Тут и ему, подобно многим в театре, захотелось как следует отчитать Руфь Танненбаум.

Этот ребенок после окончания спектакля становился совершенно несносным. Уже на генеральной репетиции она устроила скандал, когда отказалась фотографироваться для «Утренней газеты» в костюме своей героини. Все уговоры и просьбы были напрасны: Руфь так решила. Ей не понравилось, что на фотографии в газете она, по требованию фотографа, должна быть в образе Светлячка из спектакля «Приключения храброго Беригоя» и притом стоять на ступенях театра. Если они хотят Светлячка, то нужно фотографировать ее во время спектакля. А если им нужна Руфь, пусть фотографируют ее такой, какая она есть. Кстати, ее платье гораздо красивее, чем костюм Светлячка. Впрочем, ясно, что никто не стал бы прогуливаться перед театром в костюме Светлячка. Только этого не хватало, таким людям место в Стеневаце!

Да, Руфи сказали еще, что фотография будет опубликована на первой странице «Утренней» только в том случае, если она согласится влезть в костюм. Она ответила, что ей вообще не нравится перспектива появиться на первой странице газеты в образе Светлячка на фоне Хорватского национального театра. Господа, а не тронулись ли вы рассудком, если хотите на первой странице своей газеты публиковать фотографии светлячков? Они спросили, а как же Грета Гарбо появляется в газетах в образах Анны Карениной и королевы Кристины, при том что на самом деле она не Анна и не Кристина?

– Ну, дорогие мои, – Руфь тряхнула головой, будто откидывая назад светлые волосы прекрасной шведки, – если великая Гарбо согласится сфотографироваться для «Утренней газеты» в образе Светлячка, я принесу извинения за каждое сказанное мной слово.

Вот так потерпело фиаско намерение посвятить целую полосу «Приключениям храброго Беригоя», а это был единственный за многие годы случай, когда загребская газета могла бы выйти с театральными новостями на первой странице. И это могло бы произойти именно благодаря Руфи Танненбаум, потому что эта девочка очаровала театральных фанатиков уже на генеральном прогоне.

Но ни то, что она играла глазами, ни то, что двигалась по сцене свободнее, чем старый Стиепан Футач, который в Хорватском национальном театре играл отца Беригоя еще со времен Милетича, ни то, что каждое слово она произносила в нужный момент и с безошибочной интонацией, ни то, что своей игрой она буквально отобрала главную роль у красивой и талантливой Хермовички и роль Светлячка стала важнее, чем роль Яни, которая жалуется Светлячку, что Беригой покинул ее и отправился на войну, ни то, что каждая ее пауза была мощнее любого слова, произнесенного Бисеркой Херм, – нет, ничто из этого не было решающим в очаровании Руфи. То, чем она завораживала публику, сводилось к простому факту – на сцене она была реальнее, чем в жизни.