Руфь Танненбаум

В тот день госпожа Штерн пригласила доктора Вайсбергера осмотреть Авраама. Эти двое были знакомы уже давно. Антун Вайсбергер был на несколько лет моложе, его отец, часовщик Иуда, переселился в Загреб из Марибора[106]и привез с собой Юлию, словенку, которая родила ему пятерых сыновей и дочь Сару, но так толком и не научилась готовить, стирать и делать другие домашние дела. Однако в часах она разбиралась лучше, чем Иуда, настолько хорошо, что, когда ему приносили часы, каких он раньше не видел, например какой-нибудь современный американский будильник или советские настенные часы с миниатюрным красным флагом вместо кукушки, Иуда посылал своего подручного за Юлией, и та, как опытный хирург, вскрывала утробу часов и определяла, почему они отмеряют время не так, как нужно.

Поначалу Иуда нервничал, что Юлия не умеет готовить, но со временем привык к тому, что до полудня он готовит обед, а после полудня чинит часы, которые не успела починить Юлия. Тем, кто из-за этого над ним смеялся, Иуда отвечал, что они понятия не имеют, насколько ему в жизни легче, чем другим. Он не успевал утомиться ни как часовщик, ни как повар. Он был весельчаком, этот Иуда Вайсбергер.

Сыновьям своим он дал христианские имена, а Юлия их крестила и воспитывала как католиков. Но дочь Сара была еврейкой. Так они договорились еще до того, как родился первый ребенок. Вот такое оно, мое счастье, говорил Иуда: Бог подарил Юлии пятерых, таких как она, а мне только одну, мою. Но эта одна, клянусь, красивее и умнее всех ее пяти.

Антун Вайсбергер изучал медицину в Вене и в то время тайно перешел в иудаизм. С самого начала он скрывал это из-за матери Юлии, а позже ему, известному врачу, было трудно вдруг обнародовать тот факт, что он еврей. Так что это навсегда осталось тайной. Конечно, кое-кто заметил, что на стене в его кабинете нет распятия и что доктор Вайсбергер не ходит на мессу, из чего делался вывод, что доктор наверняка коммунист, что, между прочим, было недалеко от истины. Во всем, кроме того, что он верил в Бога, Антун Вайсбергер был коммунистом. Два раза в неделю он бывал на Трешневке и в Дубраве[107], где бесплатно лечил рабочих и бедняков, а как-то раз во время обыска в одном доме его схватила полиция, и он целый месяц пробыл в предварительном заключении, где его настойчиво допрашивали в связи с убийством жандарма в Запрешиче[108].

Одним из двух-трех человек, знавших, что Антун Вайсбергер еврей, и практически ставших для него религиозной общиной, был Авраам Зингер. Дом на Зеленгае был его синагогой, потому что в синагогу на Пражской улице он заходить не смел, и Авраам был его самой надежной связью с Богом. Они общались и ходили друг к другу в гости, а когда были помоложе, имели обыкновение посидеть на веранде кафе «Русский царь», что на Тушканце; Авраама можно было увидеть на большинстве семейных фотографий Вайсбергеров, но никто так и не понял природу связи двух этих людей.

Однажды некий Франк, подлец и доносчик, которого все гнушались, спросил Авраама Зингера, коммунист ли он, на что Зингер только рассмеялся. Это было в его лавке на Месничкой, в присутствии немалого числа знакомых людей. Потом говорили, что господин Зингер человек очень смелый, коль скоро после такого вопроса смог засмеяться Франку прямо в лицо.

А вот сейчас Антун Вайсбергер пришел проститься со своим другом.

Он предчувствовал, что так оно и будет, еще до того, как его увидел. Кое-что ему рассказала госпожа Штерн, что-то он и сам знал о том, как может заканчивать жизнь тело Авраама. Но все-таки, придя к нему, он был поражен увиденным. Только за последние два месяца – тогда они встречались в последний раз – Авраам прошел путь, который человеческое тело проходит за двадцать лет. За этот короткий срок оно настолько разрушилось, что доктору Вайсбергеру не удалось установить, чем, в сущности, он болен. Лицо его было желтым, как будто у него хронический гепатит; сердце билось почти неслышно, в неправильном ритме и с сумасшедшими синкопами, словно в какой-нибудь симфонии того чудака Шёнберга; в легких было полно воды, живот стал твердым, как доска, почки превратились в два скопления камней, но больше всего его потрясло то, что это был совсем не тот человек, которого он знал. С некоторыми людьми такое бывает: когда они тяжело болеют или когда уходят навсегда, то очень меняются, характер портится, у них появляются новые интересы, а старые они утрачивают, становятся мелочными и неразумными, беспокоятся из-за глупостей, а то, что им раньше было важно, то, ради чего они, как им казалось, жили, делалось неважным, даже непонятным.

Умирание – это страшное и безутешное человеческое страдание, а такие умирающие сильнее и болезненнее всего страдают из-за мелочей.