Ругачёвские чудеса

«Успеть бы!» – пронеслось в голове. И Юрка, передвигаясь к окну, держал стакан с водкой, метавшейся на донышке. Больше в доме не оказалось. Он бережно прижимал стакан к груди, точно хотел дать на прощанье выпить своему болящему сердцу, заглушить боль. Но она заселялась в него, обживая каждую частичку его, выселяя из него его беспомощную жизнь. А потом эта боль перестала быть частью его самого, а захлестнула весь его мир. Он дошел до окна и опустил стакан с заветренным ломтем чёрного хлеба. За окном было солнечное утро. Солнечные зайчики блеснули через грани совкового граненого стакана, разбежались по Юркиному жилищу.

«Утро… хорошо!» – подумал Юрка, пытаясь открыть глаза. Но тут вдруг увидел, что за окном темная ночь. Он внезапно сообразил, что тьма эта – не ночь, а это его боль. Выплеснувшаяся из него вся его боль вышла из него и залила жгучей тьмой все вокруг, застилая его глаза. Но в этой непроглядной мгле отчетливо стала видна идущая от калитки к его окну, улыбающаяся ему, его Олюшка. Такая молодая-молодая, босая. Вот она по снегу идет, не оставляя следов. И рукой машет ему так приветливо и словно зовет его к себе. Юрке стало и радостно, и стыдно оттого, что подумалось ему, что, наверное, ей оттуда видно все было, как непотребно жил он все эти годы без неё. Да еще и влюбился в прекрасную Маргариту и вроде, хоть и в мыслях, а изменил Олюшке своей…

– Не кори себя, Юрка! – рассмеялась в ответ его мыслям его жена Ольга.

– Так и сам не пойму, что за наваждение нашло! Но ведь ты и сама оттуда видела – это ж не разврат какой-нибудь со мной случился. А чувство нашло! Нежность какая-то! Вот ведь вроде бы и не человек я давно, а одеревенелость какая-то. А чувство появилось. И зачем оно мне? Сам не пойму!

– Так чтоб с ожившей душой пришел! Идем! Идем! – звала его Олюшка как когда-то, протягивая красивые свои белые руки, нестерпимо белые в этой ночи. А Юрка все эти годы помнил, какими сильными и проворными в работе были ее руки днем и ласковые, нежные – ночью. Все помнил.

Стакан с ломтем на подоконнике, как опустевшая клетка солнечных зайчиков, остался позади. А Юрка шел и шел следом за женой. Поднимаясь все выше и выше, по кустам, по ветвям деревьев, а потом совсем затерялся в ночном небе в толпе звезд, комет и незнакомых ему людей, почему-то приветливо улыбавшихся ему.

То, что Юрка умер, случайно обнаружил его сосед с пасеки – Леонид. Не смог подняться по осенней распутице к себе на пригорок. И, как и в предыдущие годы, зашел к Юрке, чтобы загнать к нему во двор свою машину. На время распутицы, самому уже без машины подняться к себе. Тут ему и бросился в глаза стакан с хлебом на подоконнике. Он подумал, что стакан поставлен кем-то из Юркиных знакомых, уже похоронивших его. И удивился, что настежь открытая дверь, поскрипывая, моталась на ветру. Заглянул и увидел лежащего на кровати Юрку – Юрия Андреевича, в белой рубашке с нестерпимо и нелепо ярким в царящем вокруг убожестве галстуком. И почему-то в тюбетейке. Покойный безмятежно улыбался, глядя в потолок распахнутыми от восторга голубыми глазами, словно видел перед собой не старый, потемневший под олифой дощатый потолок, а что-то величественное и бесконечно прекрасное.

С того дня, когда Маргарита расспросила Марата о той купюре, что он дал милиционеру, душа ее была в тревоге. И без того измученная туманными ответами на её запросы о поисках исчезнувшего Нарзикула Давронова, она места себе не находила. И эта мутная история совсем испугала её. Она боялась отпускать Марата на улицу. И даже запретила ему играть в песочнице. Марат просился в цирк, увидеть Пегаса. Но что-то останавливало её: отсутствие ответа и страх за Нарзикула Давронова словно запрещали ей радоваться, улыбаться. Внутренний голос отчетливо произносил: «Нарзикул». И она безошибочно ощущала: «Нет! Недопустимо никакое веселье!» И опять погружалась в томительное ожидание ответа о судьбе Нарзикула Давронова.

Босс уже неделю напрасно поджидал, когда Марат, как обычно, рано утром выйдет на улицу. И всякий раз с появлением знакомого «ширк-ширк» уезжал, дав отмашку рукой другой притаившейся поодаль машине, в которой сидело три таджика. Но в это серое, мглистое утро ему повезло. И его засада увенчалась успехом. Маргарита крепко спала в то утро. Проспала даже приготовление завтрака для Марата. Недоглядела за сынишкой!

И Марат утром улизнул на улицу. Залез в тот странный шатер, раскинувшийся над песочницей. И удивился, что в такую рань не он один появился на улице. Три таджика пели к нему. Настороженно, понуро, озираясь. И тут Марат увидел то, что потрясло его. Он вскочил, почувствовав, что даже задохнулся, захлебываясь от нахлынувших разом чувств: желания кричать, бежать и молчать от ужаса – одновременно. Через мгновенье он сам бросился навстречу к этим типам с криком:

– Отдай! Отдай!!!