Руина

Мазепа не видел его больше года, но не нашел в нем большой перемены: лицо его было так же свежо и молодо, напоминая собою хорошо высходившийся, белый, подрумяненный в печи буханец; небольшие черные глаза, отененные тонкими, сильно изогнутыми бровями, искрились неистощимой энергией и бегали очень быстро из стороны в сторону; тощие черные усики спускались двумя пиявками вниз над алыми мясистыми губами, привыкшими складываться в елейную, сладостную улыбку. Только линии фигуры его заметно округлились, и вся она выглядела теперь отяжелевшей.

Самойлович прищурил свои глазки, так что они почти скрылись в щелях несколько ожиревших век, и взглянул пристально на стоявшего перед ним монаха. На лице хозяина вспыхнуло сомнение, и у раздвинутых губ его за- змеилась ядовитая улыбка; но он сдержал себя и, приняв набожный вид, отвесил гостю низкий поклон, проговоря вкрадчивым голосом, смиренно:

— Велебный отче! Благодарю за честь, что посетил убогую господу мою, и прошу у святого подвижника я, грехами упитанный раб, благословения Божьего, вовек нерушимого.

— Во имя Отца, — начал было Мазепа, поднявши вверх со сложенными перстами руку, но потом вдруг опустил ее и оборвал возглас.

— Нет, не могу кощунствовать! — заговорил он в волнении. — Перед тобой, вельможный мой пане, стоит не чернец, а переодетый лишь в чернечью рясу твой прежний знакомый, Иван Мазепа.

Если бы среди светлого, безоблачного дня грянул гром перед Самойловичем, то он бы не так его поразил, как поразили его произнесенные монахом слова. Самойлович отступил назад, растопырив руки и вытаращив глаза, он долго не мог от изумления произнести слова. Хотя его и предупредил Гордиенко, что подозревает в монахе шпиона, но Самойлович не предполагал, чтобы это был ряженый, да еще кто? — Сам Мазепа, писарь его врага! Значит, или гетман прислал его к нему для примирения, или он сам сбежал от своего гетмана? Эти мысли закружились в голове Самойловича, когда он стоял остолбеневши и всматривался расширенными, совершенно округлившимися глазами в лицо монаха, не веря своим глазам.

— Иван Мазепа? — проговорил наконец Самойлович, не приходя еще в себя.

— Иван Мазепа, писарь генеральный гетмана Дорошенко, — повторил смелее монах.

— Господи! Да неужели в моей господе такая высокочтимая персона?

— Да он же, несчастный и телом, и душою! — улыбнулся Мазепа. — Аз есмь!

— Наконец только узнал! — двинулся вперед с раскрытыми широко руками хозяин и, обняв мягко своего гостя, приветствовал его тремя сочными поцелуями. — Как я рад! Вот нежданно–негаданно! Что же это мы стоим? Садись, садись на покути, шановный мой пане, дорогим гостем будь! — засуетился хозяин, усаживая в красный угол Мазепу.

— Спасибо за ласку! — поблагодарил тот, немного теряясь от чрезмерной приветливости Самойловича, принадлежащего к враждебной ему политической партии и имевшего негласные столкновения с ним в прошлом.

— Сколько воды уплыло! — лебезил между тем хозяин. — Часто ведь виделись, вместе кавалерствовали… а потом как-то черная кошка перебежала нам стежку… Давно ли было? А кажется, уже столько уплыло часу: я из вольного птаха стал с подрезными крыльями, оженился, одружился и, как говорят, вареницей подавился… — вздохнул он. — Времена изменчивы. Хотя, правду сказать, я давно любил семейную жизнь, с юных лет терпеть не мог бурлачества и всегда мечтал о тихом пристанище… — заговаривал свой прорвавшийся вздох Самойлович.

«Эге–ге! — подумал Мазепа. — Да он таки прямо перед мной оправдаться желает, обелить себя».

А Самойлович, закатив умиленно глаза, снова устремил восторженный взгляд на Мазепу и осведомился с восхитительной любезностью:

— А коханый мой пан все ли еще носится по Украйне вольным туром?

— Иная воля — горше неволи! — ответил печально Мазепа.

— Что так? Лучше лихом об землю!.. Однако, хорош и я! — засуетился снова Самойлович. — Байками кормлю своего гостя, а не прошу до трапезной…

— Спасибо, спасибо, — я не голоден, — уклонился от приглашения Мазепа, зная, что в трапезную явится жена Самойловича и помешает интимной беседе.

— Но пан пока не откажется от келеха мальвазии, а то и венгржина: есть у меня добрый, выдержанный в погребах краковских… гостинец от польских послов, — подмигнул он бровью, а потом ударил в ладоши и приказал явившемуся казачку принесть и то и другое на стол.

Пока уставляли на нем кубки и жбаны, а хозяин гостеприимно наполнял их ароматною, маслянистою влагой, Мазепа наблюдал его и решал вопрос, какая причина такому подыгрыванию и необычайно радушному приему? Заискивает ли Самойлович у Дорошенко, желая иметь его для своих целей опорой, или же искренно желает привлечь сердце его, Мазепы, к себе?

— Ну, за здоровье дорогого гостя! — поднял кубок хозяин.

— И за здоровье коханого хозяина! — добавил гость.

Выпили.

— А теперь выпьем за здоровье ясновельможного гетмана Правобережной Украйны, за нашего доброжелателя и радельца! — налил снова кубки хозяин, улыбаясь иронически.