Руины Тиррэн Рина. Пламя на углях (СИ)

— Квэарр, а твоя серьга — тоже какой-нибудь прощальный дар? Больно, наверное, носить её в израненном ухе, не стал бы ты так упорно таскать её в нём без причины, — спросил Мирэд скорее от любопытства, нежели от желания подколоть. Хотя, чего уж врать, это желание всё же теплилось где-то на краю его мыслей навязчивым червячком.

Эльф вдруг напрягся, сжал челюсти так, что под кожей заходили желваки, но медленно кивнул.

— Раз уж ты мою цепочку приплёл к первой любви, то и твоя серьга, наверняка, дар от какой-нибудь златокудрой эльфийки, преданно и верно ждущей тебя на Элфанисе?

Мирэд не думал, что его слова хоть сколько-нибудь Квэарра заденут, пусть ему где-то внутри и хотелось бы вызвать в нём ответную злость сродни той, что сам он испытал от его недавних колючих фраз. Но по тому, как вдруг окаменело лицо эльфа, Мирэд понял, что всё-таки попал в больное место.

Возможно, где-то в нём и появилось желание всё же проявить свою хвалёную воспитанность, извиниться и закрыть эту тему, но Квэарр глухо проронил.

— Нет, Забирающий. Женщина, подарившая мне её, давно мертва.

…И все слова застряли в его горле, так и не прозвучав. Вдруг стало холодно и как-то пусто, повисло неловкое молчание. Мирэд всё же заставил себя сбросить оцепенение и открыл рот:

— Я…

— Лучше помолчи, Мирэд, — Фирэйн сжал его плечо, — лучше просто помолчи.

«И чтосс ты будешшь делать теперь, Нэссс?»

Квэарр резко поднялся с бревна и быстрым шагом удалился куда-то в лес. Его силуэт почти сразу исчез в темноте, лишь затрещали и захрустели ветки. Остальные стали располагаться на ночлег, так, словно ничего и не произошло. Мирэд механически расстелил плащ, накрылся походным одеялом, даже не замечая неудобства от сна на жёсткой земле. Он почему-то чувствовал себя совершенно отвратительно. Да, не стоило так переживать о Квэарре и о своих словах — в конце концов, не он начал придираться, а этот эльф, но сомнение всё же грызло его. Стоит ли извиняться? Мирэд не мог бы сейчас дать ответ на этот вопрос. Он понимал только то, что ему стоило бы задумываться о том, что он говорит другим существам.

32 день элэйнана 1069 года от Серой Войны; Замок Лиррэ, Лэсвэт, Странный мир

С Серафиминого прибытия в Замок прошло около недели. Этого времени ей хватило, чтобы окончательно смириться с тем, что Тиррэн Рин действительно существует не только в её голове, и что с ума она всё-таки не сошла. Её собственной довольно скудной фантазии вряд ли бы хватило на то, чтобы придумать не то что целый мир с восемью материками и пятьюдесятью одной страной, в котором говорили на невообразимом количестве языков, но даже на то, чтобы предсказать до мельчайших деталей, какими вырастут Элин и Велимир.

Она-то помнила их ещё детьми восьми и десяти лет, и действительно не могла даже предположить, что они вырастут именно такими. Такими неуловимо непохожими на себя прежних и на людей в принципе. То, что не бросилось ей в глаза при первой встрече, с каждым днём раскрывалось всё ярче — она видела в них то, что было и в Сильвестре. Хищность, не свойственная обычным людям и почти пугающая совершенность, что-то звериное в горящих и поглощающих свет глазах. Этого не было в ней.

Хотя кое-что в обликах брата и сестры осталось неизменным: вечно растрёпанная копна волос Велимира и вечно высокомерный взгляд Элин. «Интересно, знай бабушка, какой выросла её «Эличка», она бы расстроилась или наоборот, обрадовалась бы, что красавица-внучка подаёт себя именно так?» — иногда проносилось в голове у Серафимы, когда она видела, как величественно и помпезно шествует по коридору её сестра в богатом платье с неизменным вырезом, чтобы непременно показать каждому встречному россыпь чешуи у ключиц, и со сложной причёской на голове, из которой экзотическим украшением торчали аккуратные загнутые рожки. Велимир с Элин составляли презабавнейший контраст, потому что рога и когти Мира вылезали абсолютно хаотично, а сам он большую часть времени был похож на пугало, которое совершенно не смущало место, в котором оно обитает. С ним контакт Серафима наладила довольно быстро, хотя некоторые казусы из-за её памяти и возникали. С Элин отношения привычно и даже ожидаемо не клеились. В её взгляде иногда читалось откровенное презрение: кто ты такая, чтобы быть моей сестрой? Обычный человек, никто, не способный ни на магию, ни на обращение!

Когда это появилось в сестре? Или же что-то подобное дремало в ней всегда, а теперь лишь вылезло в троекратном объёме?