Рук Твоих жар (1941–1956): Воспоминания

Я: «А куда вы их пошлете? Меня же не допускают на урок».

«Как не допускают?»

Звонит мадам Розентуль:

«Скажите, чтоб к уроку пока допускали».

И вечером я с торжеством являюсь в школу. И узнаю нечто сногсшибательное: оказывается, на мое место явилась в качестве преподавательницы не кто иной, как… мадам Коган. На другой же день звоню об этом в гороно.

Проходят две недели. Инкубационный — период. Чего только тут не было! Как я узнал впоследствии, заведующий роно заявлял на собрании директоров обо мне как о церковнике и закончил свое выступление словами: «Сейчас мы близки к тому, чтобы избавиться от этого учителя, который является позором нашего района».

На учительской конференции выступил мой коллега Иванов с настоящей обвинительной речью. Я в ответ кратко заявил, что его речь является лживой и клеветнической с начала до конца. Встретив меня вечером в школе, Иванов мне сказал: «Я вам одно могу сказать. Вы работаете в окружении лжецов, клеветников, провокаторов. Один вы — благородный, честный, знающий».

Я в ответ:

«Ну ведь не вы же».

Спасал меня в то время конкордат Сталина с церковью. Все знали о моих связях с церковью, но прямо предъявить мне это обвинение не решались. Бог его знает, опасно. Сталин братается с архиереями. Кто его знает, что тут надо делать. Упирали лишь на школьные дела.

Непосредственная развязка моих приключений была благополучная. Ко мне прислали двух старых профессоров Смирнова и Веткина, которые считались главными авторитетами в области преподавания литературы.

Два старых интеллигента, тонкие, высококвалифицированные люди, они сидели у меня четыре урока. В заключение в учительской (в присутствии всех моих врагов: Хазановой, представителей Министерства просвещения и гороно) они дали характеристику, которая носила характер дифирамба. Это был не сухой отчет о посещении урока, а приветственная речь юбиляру.

Моим врагам не оставалось ничего иного делать, кроме как признать, что их «сигналы» были, быть может, чересчур горячими. На другой день в кабинете заместителя заведующего гороно происходила беседа, во время которой заместитель заведующего мне указал, что «недопустимо носить религиозную литературу в школу».

«Ага! — подумал я. — Вот откуда ветер дует. Ну, погодите же» «Скажите, пожалуйста, — сказал я, — можно ли считать „Сущность христианства“ Фейербаха религиозной литературой?» Заместитель заведующего:

«Странный вопрос. Предшественник Маркса, материалист Фейербах и религиозная литература!»

«Но вот Татьяна Александровна решила, что „Сущность христианства“ Фейербаха — религиозная литература».

Татьяна Александровна, густо покраснев:

«Это был не Фейербах».

«А кто? У какого автора есть еще книга с таким названием?»

Молчание.

Заключительная реплика заместителя заведующего:

«Ни у какого».

Я совершенно правильно рассчитал, что воспитанники советских институтов не знают знаменитого немецкого богослова Гарнака.

В мае ко мне на экзамены пришла целая толпа обследователей. Но ребята отвечали отлично, ни на чем сбить меня не удалось.

Я сказал, что непосредственная развязка этих моих злоключений была счастливая. Но только непосредственная. Нашумевшая история пошла по подводным каналам и окончилась через год моим арестом. Но тогда я вышел из всех злоключений победителем.

Между тем ситуация в стране становилась все более тревожной. Тема бдительности, чистоты генеральной линии партии все более ставилась во главу угла. Тон газет все более напоминал 1937 год.

В 1948 году начались первые после войны аресты среди церковников. Был арестован инспектор Московской Духовной Академии архимандрит Вениамин Милов — благочестивый, абсолютно чистый монах, уже раньше неоднократно скитавшийся по тюрьмам и лагерям. Одновременно был арестован архиепископ Оренбургский Мануил Лемешевский — тоже старый тюремный сиделец, — которому через много лет после этого пришлось сыграть важную роль в моей жизни.

В Московской Духовной Академии в это время были арестованы также преподаватель Сретенский и студент-второкурсник Митя Дудко (ныне получивший мировую известность).

Как мы узнали потом, в 1948 году было принято секретное постановление ЦК за подписью Маленкова: «Об очистке больших городов от враждебных и сомнительных элементов». Это постановление, по существу, открывало зеленый свет новой «ежовщине». Сама формулировка заранее оправдывала любой произвол: если вы не враждебный элемент, так сомнительный. «Мы сомневаемся», — мог сказать любой сотрудник МГБ. Сомневаться, или, говоря официальным жаргоном, «проявлять бдительность» — священная обязанность работников органов. Таким образом, МГБ начало очередной поход.

Внешним проявлением «нового курса» была шумная кампания против космополитизма, открывшаяся в феврале 1949 года известной статьей, принадлежавшей перу, как полагали, самого Сталина: «Об одной антипатриотической группе театроведов», напечатанной газетой «Правда».