Читаем Рук Твоих жар (1941–1956): Воспоминания полностью

Рук Твоих жар (1941–1956): Воспоминания

Младший брат Александра Володя — тоже примитивный, но хороший простой парень, очень несчастный и уже тогда спивавшийся, — возбуждал у меня симпатию. Словом, я стал все чаще бывать в доме Александра.

Клавдия Петровна, моя хозяйка и родственница (мать моей мачехи), женщина простая, но со здравым умом, определяла:

«Вам нравится проводить время в этой пьяной безалаберной компании». Что верно, то верно. Был такой грех. Сам я никогда не был пьяницей, но в молодости приходилось напиваться, и не могу сказать, что это мне не нравилось.

Было еще одно. Как все тщеславные люди (а я в молодости был очень тщеславен, — не могу сказать, чтоб этот недостаток я изжил совершенно и сейчас), я был всегда страшно падок на лесть. А Александр льстить умел, по этой части он бы непревзойденный мастер. До сих пор помню его льстивые дифирамбы.

Словом, тщеславная ворона каркнула и выронила сыр. А вороний сыр попал в очень неприятное место — в МГБ.

Находясь в доме Введенских, я совершенно перестал себя сдерживать и говорил обо всем откровенно, как с совершенно своими людьми. Лишь потом, вспоминая последний год своего пребывания на воле, я понял свою глупость.

Трудно было не расшифровать в Александре агента МГБ. Например, однажды под предлогом, что ему надо непременно со мной советоваться по разным церковным делам, он выпросил у меня телефоны всех трех школ, в которых я тогда работал, и расписание, где и когда я бываю.

Но самый знаменательный случай произошел на Пасху 1949 года, мою последнюю Пасху на воле. Я пришел к нему на второй день праздника. Он был в это время в церкви. Я сидел за пасхальной трапезой и мило беседовал с Людмилой Ивановной, женой хозяина. Затем он пришел из церкви. Я сказал, как полагается: «Христос воскресе!» — и потянулся к нему похристосоваться. И вдруг он отшатнулся. Но потом овладел собой и трижды, как полагается, со мной облобызался. Впоследствии я понял. У него явилась ассоциация: «Иудин поцелуй». За несколько дней до этого он дал на меня последнюю, решающую сводку всех своих показаний.

В марте-апреле начали вызывать в МГБ моих знакомых. Это я впоследствии узнал, уже в тюрьме. А 8 июня 1949 года наконец «совершилось».

За несколько дней до этого закончились экзамены по литературе во всех трех школах.

6 июня в два часа дня ко мне на квартиру явилась секретарь школы с запиской от Шестопалова: «Анатолий Эммануилович! Вас просит зайти к себе заведующая роно в 4 часа дня». Девушка меня застала на выходе. Я был в пальто и в шляпе в передней.

Ответил: «Хорошо! Я сейчас зайду, по пути». Прошел в роно. Сказал секретарю: «Меня вызывала заведующая роно. В чем дело?»

Секретарь прошла в кабинет.

«Пришел учитель литературы из 313-й школы. Говорит, что вы его вызывали».

В ответ голос, полный недоумения:

«И не думала. Насчет работ отличников я уже сказала свое мнение директору».

В пять часов захожу в школу. Ожидаю директора. Через десять минут приходит Шестопалов — злой, взъерошенный, чем-то обеспокоенный. Я к нему:

«Что это вы мне прислали записку, что меня вызывала заведующая роно? Ничего подобного». Шестопалов раздраженным тоном:

«Ну, вы же мне не верите, когда я вам что-нибудь говорю. Может быть, с заведующей гороно вы договоритесь».

Я пожал плечами и вышел.

7 июня днем, когда я был в школе, ко мне опять подошел Шестопалов:

«Вы бы поехали в гороно. Секретарь мне говорила, что там были недовольны сочинениями отличников».

Я: «Кто был недоволен? Комиссия же пока еще не сформирована».

Иду к секретарю:

«Кто вам в гороно говорил о моих сочинениях?»

«Никто ничего не говорил. Я их сдала под расписку экспедитору».

Потом понял, в чем дело. В это время МГБ избегало арестовывать людей на дому, чтоб не создавать толков. Их арестовывали в учреждениях. Арестовать учителя в школе было немыслимо. Хотели арестовать меня в роно. В 4 часа там ждали меня эмгебисты, я же пришел на два часа раньше и этим сорвал их план.

На другой день Шестопалов, находившийся с ними в контакте, посылал меня в гороно, чтоб меня там арестовали. Но я и туда не пошел.

В 4 часа утра 8 июня раздался стук. Мои хозяева, у которых я снимал комнату, спали в первой комнате, проходной, я во второй. Слышу, на вопрос «Кто там?» — ответ: «Проверка документов».

Проверили документы, потом спросили:

«Кто у вас есть еще?»

Ответ: «Наш родственник, учитель, живет в следующей комнате».

Я все понял. В то же мгновение вошли двое. Предъявили ордер на обыск и арест.

Раннее утро. Сборы. Поездка в легковом автомобиле по Москве. Через час за мной захлопнулись, тяжелые ворота знаменитого здания на Лубянке.

Совершилось.

Я стал арестантом.