Моя матушка была замужем дважды. О своем первом муже она ничего не рассказывала, и то немногое, что мне известно о нем, я узнал от других. Она вышла за него совсем юной, едва ей минуло семнадцать; да и он едва достиг двадцати одного года. Он взял в аренду небольшую ферму в Камберленде – в той части, которая лежит ближе к морю, – но, вероятно, был еще слишком молод и неопытен и не умел как следует распорядиться землей и скотом; так или иначе, дела у него не ладились, он занедужил и на третьем году брака умер от чахотки; и матушка в двадцать лет осталась вдовой с маленькой дочкой, которая только училась ходить, и с фермой, за которую еще четыре года нужно было платить аренду, притом что стадо к тому времени сильно уменьшилось: часть коров передохла, а часть пришлось продать одну за другой, чтобы расплатиться с самими неотложными долгами; денег вечно не хватало, и докупить скот было не на что – не на что было купить даже скромное пропитание. Между тем матушка ждала еще одного ребенка – ждала, надо думать, с большой тревогой и печалью. Близилась страшная, одинокая зима, на многие мили окрест ни души; и тогда сестра пожалела ее и приехала к ней пожить, и вместе они как могли растягивали каждый с трудом добытый пенс. Я не знаю, почему судьбе было угодно, чтобы моя малютка-сестра, которую мне не довелось увидеть, внезапно заболела и умерла, только всего за две недели до рождения Грегори кроха слегла со скарлатиной и через несколько дней отдала богу душу. Это несчастье переполнило чашу маминого горя. Тетя Фанни сказывала мне, что мама даже не плакала; тетушка и рада была бы, если бы сестра поплакала, но та все сидела и сидела, словно в оцепенении, не выпуская из рук своих крохотной ручки и не отрывая глаз от милого, бледного мертвого личика, – ни слезинки не проронила. Не заплакала и тогда, когда ее девочку забрали и понесли хоронить. Она молча поцеловала свое дитя и села к окну смотреть, как небольшая вереница людей в черном (соседи, моя тетка да еще какая-то дальняя родственница – вот и все провожатые) удаляется по извилистой тропке на белом снегу, который припорошил минувшей ночью землю.