Рука, кормящая тебя

Я чуть было не сорвалась к телефону, чтобы срочно позвонить Селии.

Распутница: Ты уже что-то с нее поимел?

Беннетт: Ты выражаешься как десятилетний мальчишка.

Я оторвалась от компьютера и подошла к окну. В воздухе кружился легкий снежок, но до земли еще не долетал. Меня не мутило, мне не было плохо. Я совершенно не злилась, мне не хотелось кричать и швырять в стену посуду. Меня охватило иное чувство – оно было тихое, безголосое, но не менее горькое и пронзительное. Жгучий стыд. В присутствии других мы чувствуем унижение; стыд – наедине с собой. Преодолеть стыд труднее.

На оконное стекло упала снежинка. Упала и тут же растаяла. Я видела, как она тает. Это заняло долю секунды. Что может произойти за секунду?

Я была рада, что догадалась сходить в аптеку и взять ксанакс. Я выпила сразу целую таблетку, уже зная, что скоро приму еще и вторую, не дожидаясь, когда подействует первая. Я не могла читать дальше, поэтому переоделась в пижаму и уселась читать дальше.

Я пыталась найти хоть какие-то зацепки, чтобы понять, кто такая Распутница. Она не прислала Беннетту ни одной своей фотографии. Но зато я нашла собственные фотографии, которые Беннетт пересылал ей. Никакого компромата там не было, но мне все равно не понравилось такое вторжение в личную жизнь: вот я жарю ему омлет, вот я сижу с полотенцем на только что вымытой голове. И даже одна фотография, как я кормлю Тучку, Джорджа и Честера. Распутница знала, кто я. Знала, где меня можно найти. А я не знала о ней ничего. Я пошла в спальню и заперла на замок решетку на окне, хотя понимала, что это не самая надежная защита. Я уже знала, что не могу читать дальше. Я просто не выдержу.

Однажды я уже пережила подобное убийственное ощущение собственного распада: те двое извращенцев издевались надо мной как хотели, а я была совершенно беспомощной и ничего не могла сделать. Даг. Кэндис. Она забрала у меня триста долларов, чтобы купить ему пиво. Она меня не развязала, когда у нее появилась такая возможность. Я читала электронные письма, словно раздвоившись: я тогдашняя и я теперешняя. Как будто смотришь фильм ужасов одновременно с субтитрами и со звуком – страх пробирает вдвойне. Наверное, мне было бы не так обидно, если бы он ей написал, что я не слишком хороша в постели.

Распутница: Она все еще трудится над дипломом – жертва изучает виктимологию?

Беннетт: И все-таки надо отдать ей должное: она жаждет знаний. Она к чему-то стремится.

Распутница: Не будь таким нудным. А в постели она тоже изображает жертву?

Беннетт: Джентльмены не выдают чужих тайн.

Ага, как же, не выдают! Я попыталась сделать глубокий вдох и испугалась, что сейчас задохнусь. Я наклонилась вперед, свесив голову между коленями, закрыла глаза и постаралась дышать нормально. Мне в лоб ткнулось что-то холодное, и я резко дернулась от неожиданности. Это Оливка прижалась ко мне мокрым носом. Она пришла меня утешить. Собачка тихонечко заскулила, и я взяла ее к себе на колени и принялась гладить по мягкой шерстке. Уже очень скоро сердцебиение пришло в норму, и я снова смогла дышать.

– Добрый доктор Оливка, – сказала я маленькой белой собачке.

Она лизала мне руки, быстро-быстро работая язычком, и это было так трогательно и забавно, что я поневоле улыбнулась ее пылким стараниям меня успокоить, вернуть из дальних пределов, куда меня унесло.

Я легла в постель совершенно без сил, не могла даже читать или смотреть телевизор. Я попыталась выполнить упражнение на расслабление всех мышц, которое выполняла не так давно в ванне. Колени были зажаты. Они никак не расслаблялись. Ладно, вернемся к ним позже. Руки: вообще без проблем. Плечи и трапециевидные мышцы – нормально. Я вернулась к коленям. Вторая попытка. Они как будто окаменели. Мне вспомнилось, что древние греки считали, будто в коленях находится корень жизни, и поэтому мы падаем на колени, когда умоляем сохранить нам жизнь. Может быть, мне надо встать на колени и молить о пощаде?

С людьми случаются вещи куда хуже. Ужасные вещи, которые даже не хочется называть. Но люди как-то справляются и живут дальше. И все у них хорошо. Значит, я тоже выдержу. Я смогу пережить эту боль. Но сейчас меня это не утешало. Мне все равно было больно.

Я перевернулась на бок и с удивлением поняла, что не испытываю никакой злости и горечи. По идее, сейчас я должна проклинать всех мужчин, любовь и романтику. Но я вдруг осознала, что хочу всего этого, очень хочу – и скорее, скорее, чтобы то, что я прочитала сегодня вечером, не исключило эту возможность уже навсегда.

На мгновение я приняла свет уличного фонаря за луну.

* * *