Рука Оберона

— Колоду прихватил недавно из ящика в библиотеке. Подумал, что неплохо бы иметь способ связаться с тобой по-быстрому. А что до использования, я просто делал то, что вроде бы делаешь ты и выделывают остальные — старательно вглядываетесь в Козырь, думаете о нем, сосредотачиваетесь на контакте.

— Мне давно следовало дать тебе колоду, — сказал я. — Оплошность с моей стороны, и я рад, что ты ее исправил. Ты их просто пробуешь или что-то случилось?

— Что-то, — сказал он. — Где ты?

— По чистой случайности еду в лагерь повидаться с тобой.

— С тобой все нормально?

— Да.

— Хорошо. Тогда давай. Я лучше не буду пытаться перетащить тебя через эту штуку, как вы, ребята, делаете. Не так это срочно. Так и так я тебя увижу.

— Да.

Ганелон прервал контакт, а я тронул поводья и поехал дальше. Сначала я рассердился, что он просто не попросил колоду у меня. Потом вспомнил, что по времени Янтаря отсутствовал больше недели. Вероятно, Ганелон стал беспокоиться и не рискнул довериться никому другому для связи со мною по его запросу. Вероятно, это правильно.

Спуск был быстр, в противовес путешествию в лагерь. Конь — которого, между прочим, звали Бумом, — казалось, был счастлив прогуляться и имел склонность дергать поводья при малейшем на то предлоге. Я оттянул поводьями его голову в сторону, чтобы он чуть-чуть подустал, и совсем немного времени спустя увидел лагерь. Именно тогда я осознал, как мне недостает Звезды.

Проезжая по лагерю, я стал объектом пристальных взглядов и всеобщих приветствий. За моей спиной повисало молчание, и вся деятельность замирала. Интересно, считают ли ребята, что я приехал, чтобы отдать приказ готовиться к бою.

Ганелон вышел из своей палатки раньше, чем я спешился.

— Быстро, — признал он и пожал мне руку, как только я покинул седло. — Хорошая лошадь, что еще сказать.

— Да, — согласился я, отдавая поводья ординарцу Ганелона. — Какие новости?

— Ну… — сказал Ганелон. — Я разговаривал с Бенедиктом…

— Что-то зашевелилось на черной дороге?

— Нет-нет. Ничего такого. Он пришел навестить меня после того, как вернулся от этих своих друзей — Текис, — чтобы рассказать, что с Рэндомом все нормально, что тот взялся отслеживать ниточку к местонахождению Мартина. После этого мы поговорили о прочем, и в конце концов Бенедикт попросил рассказать ему все, что я знаю о Даре. Рэндом рассказал, как она проходила Образ, и Бенедикт сделал вывод, что о ее существовании известно кому угодно, но не ему.

— И что ты рассказал?

— Все.

— Включая догадки, размышления после Тир-на Ног’т?

— Где-то так.

— Ясно. И как он это воспринял?

— Похоже, рассказ его взволновал. В достаточной мере, я бы сказал. Пойди поговори с ним сам.

Я кивнул, и Ганелон повернулся к палатке. Он откинул полог и шагнул в сторону. Я вошел.

Бенедикт сидел на низком стуле возле сундука, на крышке которого была расстелена карта. Он что-то отслеживал по этой карте длинным металлическим пальцем сверкающей, скелетоподобной ладони, присоединенной к смертоносной, свитой из серебряных жил, искристой механической руке, которую я принес из города в небесах; устройство было прикреплено к культе правой руки Бенедикта чуть ниже того места, где с коричневой рубашки была срезана часть рукава; превращение заставило меня замереть в неожиданной дрожи — так сильно Бенедикт напомнил призрака, с которым я встретился. Взгляд Бенедикта поднялся, сомкнулся с моим, и брат поднял руку в приветствии — небрежном, превосходно исполненном жесте. Бенедикт улыбнулся самой широкой улыбкой, какая на моей памяти когда-либо разливалась на его лице.

— Корвин! — сказал он, а затем поднялся и протянул ту руку.

Я еле заставил себя пожать механизм, который чуть меня не убил. Но Бенедикт выглядел куда более добродушно расположенным ко мне, чего не случалось очень долгое время до этого. Я пожал новую руку, и ответное пожатие было превосходным. Я старался игнорировать холод и угловатость искусственной руки, и меня изумило, как лихо Бенедикт освоился с нею за столь короткое время.

— Я должен принести тебе извинения, — сказал Бенедикт. — Я был не прав по отношению к тебе. Мне очень жаль.

— Все в порядке, — сказал я. — Я понимаю.

Он на мгновение сжал меня в объятиях, и моя вера, что все между нами, очевидно, улажено, была омрачена лишь хваткой тех точных и смертоносных пальцев на моем плече.

Ганелон хмыкнул и принес еще один стул, который поставил напротив сундука. Раздражение по поводу болтливости Ганелона — каковы бы ни были обстоятельства — растаяло при оценке результатов его болтовни. Я не мог припомнить Бенедикта в лучшем расположении духа; Ганелон явно был доволен результатом разрешения наших с Бенедиктом разногласий.

Я улыбнулся и расположился на стуле, расстегнув пояс с мечом и повесив Грейсвандир на палаточный шест. Ганелон раздобыл три бокала и бутыль вина. Расставив бокалы перед нами и разливая вино, он заметил:

— В ответ на гостеприимство вашей палатки той ночью в Авалоне.

Бенедикт взял свой бокал всего лишь с легчайшим звяком.

— В этой палатке спокойствия больше, — сказал он. — Не так ли, Корвин?

Я кивнул и поднял бокал.