Руки моей не отпускай

Это реально сводит с ума, когда ты сидишь за решеткой, под замком, изолированный от мира, и не знаешь, что происходит снаружи, там, за стенами, и понятия не имеешь, чем закончится для тебя каждый день: либо скажут – с вещами на выход и свободен, либо с ними же, но в суд с дальнейшим путешествием к постоянному месту отсидки.

Девять месяцев!

До отчаяния он не дошел, но смотреть на ситуацию с оптимизмом получалось все сложней, и реально было хреново. Порой обуревало такое чувство бессильного негодования, что хотелось сотворить что-то… хоть кулаки об стену разбить, хоть башку, чтобы выпустить из себя эту удушающую бессильную ярость.

Рядом с Ярославцевым на соседней койке, шконке по-блатному, месяца за два до его освобождения из СИЗО оказался интересный человек с редким именем Маркел и отчеством Григорьевич. Поразительная личность – седой как лунь старик в преклонных годах, а глаза молодые, чистой голубизны, человек, не смирившийся со своей участью, но умеющий принимать действительность со спокойным достоинством такой, какая она есть. Многое он о себе не рассказывал: кто он, что сотворил и почему сюда попал, называл лишь номер статьи и что ему инкриминируют, да и все. Но иногда, когда старика одолевала бессонница, брался размышлять о жизни вслух и делился с Василием философскими мыслями.

– Человек, Василий Степанович, странное существо. Вот, например, мы все очень привязаны к своей жизни и ужасно боимся ее потерять и расстаться с ней, а при этом все время на нее жалуемся. Вот мы с вами сидим здесь, и нам кажется, что все пропало и это самое страшное, что с нами могло произойти, чудовищная несправедливость, злая корысть и умысел людей. А если вдуматься, мы здоровы, руки-ноги и голова у нас на месте, родные-близкие живы, слава богу, и тоже без хворей страшных, значит, уже повезло.

И невольно Ярославцев начинал обдумывать эти его высказывания, примерять их к себе и находил в них некое освобождение от напряжения, переосмысление того, что случилось, скорее чувствуя интуитивно необходимость внутреннего успокоения, ровности, а не раздирающего душу состояния беспомощности.

– Большую часть жизни, – говорил Маркел Григорьевич, – человек проводит в ожидании лучшего будущего, мы постоянно думаем: хочу вот то-то в будущем, будет у меня то-то, и тогда я ох и заживу, постоянно ждем каких-то перемен, а меньшую, оставшуюся часть жизни, проводим в сожалении об упущенных возможностях, ушедших в пустые мечтания и ничегонеделание, и о пройденных годах. И только редкие люди, по-настоящему свободные и сильные духом, позволяют себе роскошь жить здесь и сейчас, радуясь каждому дню. Вот ведь вы же сейчас думаете, как хорошо-то было там на свободе, и думаете, что ж я, дурачок, этого раньше не ценил. А ведь выйдет из застенков каждый из нас, здесь присутствующих, порадуется свободе недолго и вскорости снова будет не замечать того хорошего, что имеет каждый день. Вот в вас, Василий Степанович, я вижу и чувствую внутреннюю силу и способность менять свою жизнь по собственной воле, чувствовать ее и жить каждым днем. Только не разбужена пока она в вас, эта особая сила и свобода души жить таким образом. Этому можно научиться, только себя надо найти. Вы пока не нашли, так мне кажется.

Наверное, Маркел Григорьевич был дан Ярославцеву кем-то свыше, не иначе, но именно его тихие рассуждения, на которые никогда не отвечал Василий, каким-то странным образом умиротворили его и усмирили в его душе клокочущую ярость, смягчили тяжелое переживание своего бессилия и невозможности повлиять на ситуацию.

Он лежал, слушал глубокие мысли старика, произносимые тихим, проникновенным голосом, размышлял над услышанным, и что-то незримо и исподволь менялось в нем.

Усилиями отца, его друзей и новой команды адвокатов достаточно быстро дело Ярославцева начало меняться, приобретая совсем другое направление, и спустя восемь месяцев и двадцать пять дней Василия выпустили из СИЗО.

Когда Ярославцев уходил с вещами из камеры, Маркел Григорьевич, напутствовал его очередной мудрой мыслью:

– У вас все сложится хорошо, Василий Степанович, обязательно. Ведь кто не падал, тот не поднимался.

– Спасибо, – искренне поблагодарил Василий и пожелал: – И вам здоровья, скорого разрешения вашего дела и выхода на свободу, Маркел Григорьевич.

– Благодарю, – слегка поклонился старик и напутствовал: – А вам желаю обрести себя настоящего. Истинного. И жить в радости каждый день.

На том и попрощались.

Василий шел по коридору под конвоем и улыбался иронично, даже головой крутанул, – ну, что за поразительная личность! Все какие-то глубокие мысли изрекает, все что-то пророчит, рассуждает о непростом и нравственные категории проповедует.