Руки Орлака

– А так, что со дня смерти старика Льюиса положение солнца если и изменилось, то незначительно. В тот же час листва отбрасывает примерно те же тени на те же места. Посмотрите на тень вот этой вот ветки на стене; на фото и сегодня она занимает одно и то же место. Выходит, когда мисс Мёрфи фотографировала эту спальню, было действительно десять утра… Но действительно ли это происходило семнадцатого августа? Вот в чем вопрос!.. Взгляните на календарь. Он состоит из трех карточек: первая – это название дня недели, вторая – число месяца, третья – название месяца. Стало быть, нет ничего проще, чем сложить здесь ложную дату; как следствие – пометить фото более поздним числом и благодаря этому внушить всем мысль, что снимок, на самом деле сделанный за несколько дней до семнадцатого августа, был сделан именно семнадцатого августа. Что, если мисс Мёрфи и Грин были сообщниками и эта фотография была сделана лишь для того, чтобы оправдать Грина?.. Если помните, мисс Мёрфи сама настояла на том, чтобы в ее комнате был произведен обыск – обыск, который должен был привести к обнаружению мною поддельного снимка…

– Браво! – воскликнул я. – Но как понять, что мисс Мёрфи действительно «поработала» над календарем – проще говоря: что она сфотографировала Будду не после отъезда Грина, а до него?

Мой шеф едва сдержал снисходительную улыбку. Подойдя к телефону, он установил связь с обсерваторией, назвался и сказал:

– Не могли бы вы уточнить, сколько сейчас показывает ваш барометр?.. Говорите: семьсот семьдесят шесть миллиметров? Хорошо. Не вешайте трубку… Гайяр, проверьте, действительно ли стрелка стоящего на камине барометра показывает семьсот семьдесят шесть миллиметров… Да? Превосходно. Выходит, этот барометр работает точно так же, как и тот, что находится в обсерватории… Алло! Алло! Обсерватория? Будьте добры сообщить мне, какое было атмосферное давление семнадцатого августа, в десять часов утра… Да-да, подожду… семьсот двадцать восемь миллиметров?.. Хо! Очень низкое… Собиралась гроза?.. Тогда понятно… Благодарю вас!

Он протянул мне фотографию и лупу, и я увидел, что вместо того, чтобы показывать 728 миллиметров, барометр на снимке показывал 760 миллиметров.

– Тут и к гадалке ходить не надо! – сказал Жером. – Мисс Мёрфи просто-напросто не подумала о барометре, неопровержимом свидетеле ее мошенничества, – он-то ее и выдал! Фотография была сделана не семнадцатого числа, а чуть ранее. Стало быть, шофер и мисс Мёрфи провернули это дельце вместе. По возвращении в участок нужно будет телеграфировать в Скотленд-Ярд. Будда – в Лондоне: либо в чемодане Грина, либо у какого-нибудь скупщика краденого.

1933

Формула

Мы с окружным комиссаром только что закончили воспроизводить обстоятельства преступления, совершенного на авеню Клиши, и, возвращаясь на авто через запруженный машинами, душный Париж на набережную Орфевр, на пару минут зависли в пробке напротив какой-то аптеки.

– Видите это здание, Гайяр? – сказал мне Жером. – Да, дом аптекаря. Вот здесь я жил с тысяча девятьсот двадцать второго по тысяча девятьсот двадцать шестой год, когда был комиссаром этого квартала. Вы же, если не ошибаюсь, собираете истории? Тогда слушайте такую.

Было это в тысяча девятьсот двадцать пятом году. Я жил на пятом этаже; окна выходили во двор. Но поднимите глаза: видите эту прекрасную квартиру на третьем этаже, с балконом? В то время там проживала – да и сейчас, вероятно, живет – доктор Жюльетта Костелье. Можете говорить «докторесса», если вам так больше нравится, – не возражаю!

Как-то вечером я только-только вернулся к себе. Немного задержался внизу у аптекаря – ему нужно было поговорить со мной об одном дельце. Было уже поздно. И тут в мою дверь звонят, и служанка сообщает, что некая дама настоятельно просит принять ее. И дает мне визитную карточку, на которой написано: «Доктор Жюльетта Костелье».

«Впустите», – говорю.

Чувствую, ужин остынет – но разве это впервые? В нашей профессии, сами знаете, и не такое бывает! Визуально я знал эту мадам Костелье – порой пересекался и с ней, и с Андре Костелье. Пока мы с аптекарем разговаривали, я видел, как она стояла на улице, перед витриной. То была красивая высокая темноволосая женщина лет тридцати с открытым, вполне искренним взглядом. И очень умная, черт возьми! Но взволнованная. Как она ни старалась казаться спокойной, ее тревожность от меня все же не ускользнула.

Она напомнила мне, что живет в этом же доме. Я вежливо поинтересовался, чем я мог быть ей полезным. И тогда, сидя напротив меня, в кресле, с бледным лицом и той вымученной улыбкой, которая так хорошо нам известна, она мне сказала: