Руки женщин моей семьи были не для письма

На спине моей матери, на спине матери моей матери, на спине матери моего отца — на любой женской спине можно было увидеть веревку, связывающую мать с дочерью, а дочь с сестрой, одна говорила слово, а вторая отвечала за него, может, поэтому в какой-то момент все они перестали говорить, перестали открывать рты, перестали писать и произносить слова.

С возрастом у мамы часто стала болеть спина, часы, потраченные на мытье полов, окон, плиты, ванной и кафеля дали о себе знать и вернулись к ней в виде боли, но она никогда не жаловалась, разве могла эта боль сравниться с болью от отцовских пинков? За годы насилия она привыкла к ней так же, как я привыкла к спазмам, ей начало казаться, что болящее тело и есть тело нормальное, а легкая боль — всего лишь напоминание, что мы еще живы. Она знала, что всем женщинам приходилось жить с болью, всех избивали мужья, кроме ее матери, которая была редким исключением из правила. В юности мама еще пыталась сопротивляться, пару раз в дом приходила милиция, но они каждый раз отпускали отца и говорили, что это дела семейные. В редкие дни, когда дома бывали другие женщины, они усаживались за стол и полушепотом делились своими историями, периодически кто-то из них решался и признавался в страшном — в изменах мужа или побоях. Женщины украдкой переглядывались и оживали, чувствовалось радостное напряжение: оно было радостным не потому, что кто-то из них оказывался избит, а потому что наконец можно было ненадолго снять маску благопристойности и признаться в том, что брак — не такая уж и приятная вещь. Правда, заканчивались эти исповеди всегда одинаково, самая взрослая из всех философски замечала, что на то доля женская и все мужчины испокон веков были такими. Женщины затихали и через пять минут вновь надевали маски благопристойных, счастливых жен.

Но был один случай, который поразил меня больше остальных. Это была история второй жены отцовского друга. Поскольку матери запрещалось общаться с кем-то за пределами дома, все ее подруги в основном были жены отцовских друзей. А один из его друзей был двоеженцем. Когда я была маленькая, я не задумывалась над этим, просто удивлялась, что он всегда приходит с двумя женщинами. Но со временем картинка становилась четче, словно я наконец надела очки с правильными диоптриями. Друг отца не любил вторую жену и женился на ней по принуждению родителей: они были против его русской избранницы и считали, что достойной женой способна стать только девушка с родной земли. Я видела, как ей было тяжело, она совсем не знала русского языка, часто приходила с опухшими, красными от слез глазами, но всегда улыбалась. Когда его дочери, моей подруге, исполнилось семь лет, он увез всю семью в Азербайджан. Мы встречались каждый год, когда приезжали в Баку, они жили за чертой города в огромном двухэтажном особняке: на первом этаже жила первая жена, а на втором — вторая. В очередной приезд мы узнали, что его вторая жена пыталась покончить с собой, и отправились навестить ее. Когда мужчины оказались на балконе, а все женщины на кухне, она заговорила и несколько часов подряд говорила о том, какой была изнанка их брака, как он избивал ее, оскорблял, отказывался быть с ней в одной комнате, называл уродливой и толстой. Тогда я впервые стала свидетельницей того, как женщина нарушает известную заповедь ev bizim sirr bizim[38]. Когда она замолчала, все сидели придавленные той болью, с которой она жила все эти годы, никто не решался заговорить, да и что можно было сказать. Мама только тихонько погладила ее по спине, как гладят детей и домашних животных, и в этом жесте кроме любви пряталось послание: я знаю, о чем ты говоришь.

Я никогда не умела молчать, поэтому, когда мы с сестрой стали старше, я бросалась на защиту матери и говорила отцу всё, что не могла сказать она. Отец не отвечал, только крепко стискивал зубы от злости, в его глазах читалась только одна мысль — он знал, что с такой, как я, будут проблемы. Узнав о моем диагнозе, он ничего не сказал. Мне кажется, он не понимал, что происходит, — и понял только, когда дверь нейрохирургического отделения захлопнулась за его спиной. Сложнее всего ему далась даже не мысль о моем болеющем теле, а тот факт, что теперь я вряд ли стану невестой, вряд ли исполню их родительскую волю. Кому нужен бракованный товар?