Рукопись Бэрсара

‑ Стойте! ‑ мыслью велел ей Ортан и вернулся из тьмы. ‑ Ждите! велел он мыслью и вышел из чащи. И голос его, глубокий, сильный и звучный, как темная птица влетел в перезвон серебряных птиц.

Люди не могут так петь ‑ легко и бесхитростно, будто дышат!

‑ Дети Моря! ‑ пел теплый и плотный земной голос, пел на неведомом языке, но каждое слово было понятно, будто само родилось в душе. ‑ Дети Моря! Я пришел в неурочный час, и за это достоин смерти. Но со мною та, которую я люблю, с кем я встретил свое Трехлуние. Ради Трехлуния подарите нам эту ночь, пусть решится наша судьба при свете солнца!

И ‑ молчание. Черная тишина ‑ и одинокий голос, как лунный луч из‑за тучи.

‑ Кто ты?

‑ Нас четверо. Мы из рода ваших врагов, но мы давно никому не враги. Мы шли на Остров, и нам пришлось нарушить Закон, чтобы дожить до дней Соединения. Трехлуние совершилось ‑ пел он, ‑ пускай совершится Закон, но наши подруги ‑ те, что несут в себе жизнь, молю, не губите их, пусть они попадут на Остров!

Подбежать, закричать, вмешаться ‑ но что‑то внутри приказало: жди!

Такое долгое ожидание ‑ и тот же голос, холодный и чистый, пропел короткое слово: ‑ Жди!

И вновь взметнулись их голоса, искрясь, сплетаясь, но не сливаясь, и Ортан мысленно сказал Элуре:

‑ Вас зовут. Выходи.

И черное море, многоцветное море, сияющее, текущее жидким огнем, легло перед ними огромной ширью ‑ от неба до неба во все концы.

Опять пропел одинокий голос, и Ортан прижал Элуру к себе.

‑ Пойдем, ‑ сказал он. ‑ Нам велено ждать вон там, за скалою.

Там, за скалою, не было ветра, был только запах ‑ пронзительный и чужой.

‑ Ортан, ‑ тихо сказал Норт. ‑ Кажется, я понял, о чем ты с ними... Прости, что подвел.

‑ Ничего, ‑ спокойно ответил Ортан. ‑ Может, эта ночь и не будет последней.

А Элура холодно улыбнулась: милый мой, ты всего лишь взял меня! Неужели ты думаешь: я изменилась и не сделаю так, как захочу?

‑ Ортан, ‑ спросила Илейна, ‑ а почему так грустно? Поют о любви, а плакать хочется!

‑ Потому, что они умрут, ‑ ответил Ортан. ‑ Три ночи они сражаются за любовь, и тот, кто победит, соединится с любимой. А утром он умрет, потому что лорнам‑мужчинам отмерена в жизни одна только ночь любви. Их женщины живут втрое дольше мужчин, но у них рождается мало женщин.

‑ Почему? ‑ спросила Илейна. ‑ Как жестоко!

‑ Иначе они сумели бы жить так, как им хорошо. Пасти свои рыбьи стада, сражаться с чудовищами из бездны, растить дворцы из кораллов, в одиночку странствовать по морям... Их стало бы слишком много, и им бы пришлось сражаться за рыбные пастбища и выводковые лагуны... меняться самим и изменять мир.

‑ И они согласились? ‑ спросила Элура. ‑ Или их не спрашивали ни о чем?

‑ Их спросили, и они согласились. Они были уже разумны, Элура. Они знали: если хочешь многое получить, надо от чего‑нибудь отказаться.

‑ Ну и что же они получили?

‑ Уверенность, ‑ спокойно ответил он. ‑ Безопасность. Они уже не воюют. Они счастливы и свободны. Они под защитой.

‑ А гвары? Чем они заплатили за власть над миром?

‑ Тем, что отказались от власти, ‑ ответил Ортан. ‑ Они ничем не правят, они просто живут. Они несут в своих умах груз Общей Памяти только это и есть у них: их жизнь и Общая Память.

‑ Власть мертвецов?

‑ Нет. Все мы есть в Общей Памяти, но она ‑ не просто все люди. Она что‑то другое, гораздо большее. Она ‑ этот мир, все, что в нем есть. Я не знаю, как рассказать, Элура. Ты еще не узнала истинный язык, а в людском языке нет для этого слов.

‑ А мы? ‑ спросил Норт. ‑ С нас‑то какую цену возьмут?

‑ Не знаю, ‑ тихо ответил Ортан. ‑ Мы еще неразумны. Нас не спросят.

Вот ушла, догорела, погасла ночь; тихо канула в море Мун, и скатилась за нею Феба, только розовый серпик Офены зацепился за горизонт. И теперь серебряные голоса пели скорбную песню прощения. Тихой жалобой, горестным торжеством зазвенела она над морем.

Ночь ушла, и счастье ушло, нам осталась только печаль. Горе любящим ушла наша ночь, и день смерти встает над водой. За рождение платят смертью, за любовь ‑ вечной разлукой. Смерть! Смерть! Горе нам: ушла наша ночь, и день приносит нам смерть...

Норт и Ортан встали плечом к плечу, и обняв поникшие плечи Илейны, я со злобой подумала: не отдам!

Но уже зарумянилась алая дымка, и край солнца ‑ алый отсеченный ломоть, поднялся из розовой пустоты. Черные стрелы вспороли бледную гладь, грозные быстрые острия, молнии, бьющие из воды. Ортан взглянул на меня и улыбнулся, и его спокойная мысль коснулась меня. Он что‑то мне говорил беззвучное теплое слово, оно коснулось меня, и что‑то открылось во мне, и я улыбнулся в ответ ‑ уверено и спокойно.

Норт сказал:

‑ Как ни будет... а спасибо за все. Это было здорово, Ортан! Ну, держись, мой Штурман, веди несмышленых. Илейна! Выше нос, голубка! Не пропадем!

‑ Я не отдам тебя: Норт, ‑ сказала Элура. ‑ Я никого не отдам!

Вышла и встала у самой воды ‑ тоненький стройный мальчик, Норту до подбородка, Ортану по плечо ‑ все еще Штурман, последний из Экипажа.

Черные стрелы распороли море до кромки, и серебристые головы поднялись из воды.

Лорны пришли.