Рукопись Бэрсара

У нас, в Обитаемом Мире, считали Трехлуние самой недоброй порой. Когда на небе все три луны, и ночи полны их ярким обманным светом, исчерканы и запутаны их тройными тенями, сиди лучше дома и не выходи за порог ‑ иначе тебя не минует беда.

А здесь, на равнине, Трехлунье прекрасно. Цветная, сияющая, веселая ночь лежит над веселой разноцветной землей, и гладкие воды реки перекрещены радостными лучами. Какое‑то беспокойство, тревога ‑ но радость. Тревога ‑ и радость. Нет! радостная тревога!

Уснула только Илейна ‑ мы, трое, не можем спать. Сидим над погасшим костром, и ночь облекает нас своим беспощадным, заманчивым беспокойством. И так непонятно, что в этой веселой ночи сейчас идет война не на жизнь, а на смерть. Что многим не придется увидеть утра...

‑ Фоил, ‑ тихо сказала Элура. ‑ Где он сейчас? Что с ним?

‑ А куда он ушел? ‑ спросил Норт. ‑ Вы все меж собой. Хоть бы что сказали!

‑ Я думала, ты догадался, ‑ сказала Элура. ‑ В Трехлуние рунги‑самцы всегда дерутся.

‑ Рунги? Тьфу‑ты! ‑ сказал он, ‑ я и забыл! Так он же совсем телок.

‑ Он взрослый, ‑ тихо сказал Ортан. ‑ Он должен драться.

‑ А не сказать, чтоб у вас тут тихое место! И дерутся, и охотятся... Ортан, ‑ сказал он, ‑ ты мне вот что объясни: что я такого наделал? Почему тебе можно убивать, а мне нет?

‑ Нельзя оружием, ‑ тихо ответил Ортан. ‑ Мечом слабый убьет сильного, глупый ‑ умного. Сообитанию так не нужно. Нужно, чтобы выжил сильный или умный. Для того и хищники, чтоб живые не вырождались.

‑ Ага! Нечестно, по‑вашему! А это честно: всей стаей на одного?

‑ Да, ‑ твердо ответил Ортан. ‑ Если ты сильный ‑ ты заставишь их отступить. Если быстрей ‑ убежишь. Если умный ‑ спрячешься там, где тебя не достанут. А если не сможешь ‑ значит, ты слабый, тебе незачем жить.

‑ Ну и подлый же у вас закон!

‑ Наши законы были не лучше, ‑ сказала Элура. ‑ Знаешь, Норт, в этом есть хоть какой‑то резон. Наши войны съедали как раз лучших. Сильные, смелые, умные ‑ они умирали, а какой‑нибудь хилый трус мог пережить их всех.

‑ Ну и что? Наплевать на все наше и самим быть как... как звери?

‑ Нет, ‑ тихо сказала Элура. ‑ Мы не сумеем.

А наутро они ушли от реки. Никому до них больше не было дела. День затих в терпеливом и радостном ожидании, даже ветер заснул, даже птицы не пели, и не брызгала из‑под ног травяная мелочь.

Они рано устроились на ночлег ‑ в первом же пригодном для этого месте, что‑то наспех поели и заснули, как по приказу. А потом проснулись тоже как по приказу.

Ночь Трехлуния встала во всей красе: чуть надкушенный диск серебристой Мун, золотистая четвертушка Фебы и невинный розовый серпик Офены осветили небо трехцветным огнем, перепутали и смешали трехцветные тени, растворили тревогу в сияющей тишине.

Руки встретились, пальцы сплелись, жар растекся по телу, и они, вдвоем, побежали прочь от костра.

Они мчались, летели, плыли, и безумная ночь летела вокруг; сладкий лепет любви, жаркий трепет желания, воздух, словно огонь, он обжигает грудь, он обнимает тело тяжелой истомой.

Пламя, трехцветное пламя, сладкая боль желания ‑ и она вдруг поняла, что срывает с себя одежду. Руки, губы, холод травы, тепло его тела; она вскрикнула и засмеялась, освободившись от обидного своего, постылого девства.

И они бежали опять, и падали, и свивались, растворяясь в тепле, в пламени, в жаркой истоме, а безумная ночь все длилась и длилась, обнимая, сжигая их, торопя.

В этот день они никуда не ушли. Этот день был просто преддверием ночи, и они ее ждали без нетерпения: тихая дрема, прикосновения, взгляды, мысли, слитые, как тепло обнявшихся тел.

Что‑то ели, не чувствуя вкуса, отвечали, не слыша, словно их разделили стеклянной стеной: Норт с Илейной с одной стороны, Элура и Ортан ‑ с другой, и от этого общая радость их только полнее.

А когда наступила ночь, они встали и разошлись, каждый в свое ‑ в единственное! ‑ Трехлуние. И опять понесла их безумная ночь, распаляя, обманывая, торопя, и с лихвой выполняя все обещания.

...А наутро под вечер последнего дня запрета они все‑таки добрались до моря.

Они не сразу увидели море. Черная роща вздыбилась впереди, и Ортан чуть крепче стиснул ладонь Элуры.

‑ Брачные угодья! ‑ сказал он чуть слышно. ‑ Тихо! Я должен запеть прежде, чем нас услышат!

И он опять ушел в темноту, и сухие, короткие мысли‑приказы повели их сквозь спящий лес.

И вдруг пение птицы? голос флейты? чистый серебряный звук родился вдали. Так бы звучал лунный свет, обрети он голос.

‑ Лорны! ‑ молча сказал ей Ортан, и она чуть слышно шепнула Норту: Это лорны. Молчи!

След в след, настороженно и бесшумно шли они по неподвижному лесу, и серебряный голос был уже не один. Чистые, раздельные, прозрачные, как хрустальные нити, свивались и развивались звенящие голоса, взмывали в безумное небо, рушились вниз, текли, уходили и возвращались. Прозрачная, радостная печаль, звенящая, обреченная радость. Любовь ‑ это смерть, и нет надежды тому, кто любит. Любовь ‑ это жизнь, и не дано воскрешения тому, кто не смог полюбить. Люби ‑ и умри, люби ‑ умри и воскресни. Приди, приди ‑ и люби, приди ‑ обрети свою смерть и свое воскрешение!