Рукопись Ченселора

— Мать не видела тебя. Причина все-таки кроется в событиях под Часоном. Этим объясняются и осколки флаконов, и клочья старого пеньюара под надписью на стене кабинета твоего отца, и испуганный взгляд Рамиреса, когда я упомянул о твоей матери…

— Что значит — она меня не видела? Я же была там.

— Но она тебя не видела. Она видела лишь форму, и больше ничего.

Элисон поднесла руку к губам. На лице ее застыло смешанное выражение — удивление и страх.

— Форма? Рамирес? Ты встречался с Рамиресом?

— Я не могу тебе рассказать все, потому что сам многого не знаю, но мы приближаемся к цели. Офицеры из зоны боевых действий в Корее и из штабов в Токио в порядке очередности сменяли друг друга. Это всем известно. Ты говорила, что мать часто уходила по ночам из дома. Возможно, в этом все дело, Элисон.

— Ты считаешь, что она изменяла отцу? Изменяла, чтобы получить нужную информацию?

— Я говорю, возможно, ее принудили к действиям, которые ставили ее в двойственное положение. С одной стороны, муж, видный военачальник на фронте, а с другой — любимый отец, оказавшийся в плену в Китае. Что она могла поделать?

Элисон подняла взгляд к потолку. До нее с трудом доходило, о чем говорил Питер.

— Я устала от этого разговора. Мне больше ничего не хочется знать.

— Но мы должны довести его до конца. Что произошло после того, как мать напала на тебя?

— Я выбежала из дома и столкнулась с одним из наших слуг. Он отвел меня к соседям и позвонил в полицию, а я ждала… Ждала, а японцы смотрели на меня, как на прокаженную. Наконец прибыла военная полиция и меня отвезли на базу. Несколько дней, пока не возвратился отец, я провела с женой одного полковника.

— Ну а потом? Ты видела мать?

— Примерно неделю спустя, точно я не помню. Домой она вернулась с медицинской сестрой и уже не оставалась одна — при ней всегда дежурила медицинская сестра или сиделка.

— Как она вела себя?

— Она замкнулась.

— Ее болезнь была неизлечимой?

— Трудно сказать. Сейчас для меня очевидно, что это был не просто припадок. Однако, вероятно, чувствовала она себя тогда намного лучше.

— Когда — тогда?

— Когда в первый раз вернулась из госпиталя с медицинской сестрой. Хуже стало после второго срыва.

— Расскажи мне об этом.

Элисон прикрыла глаза. Видимо, и эти воспоминания были для нее так же невыносимы, как и воспоминания о попытке матери убить ее.

— Было решено отправить меня в Штаты, к родителям отца. Как я уже говорила, мать казалась спокойной — она просто замкнулась в себе. Три медицинские сестры или сиделка круглосуточно дежурили около нее, она никогда не оставалась одна. Отцу нужно было возвращаться в Корею. Он уехал, полагая, что все устроилось. Мать навещали жены офицеров, они возили нас на пикники, ходили с ней после обеда за покупками. Они были очень любезны, даже слишком… Душевнобольные похожи на алкоголиков. Когда они одержимы какой-то идеей и хотят выйти из-под контроля, они начинают притворяться нормальными. Они улыбаются, смеются, убедительно лгут. А потом, когда никто этого не ожидает, вдруг срываются. По-моему, так случилось и с матерью…

— По-твоему? А точно ты не знаешь?

— Не знаю. Мне сказали, что волны прибоя прибили ее к берегу, что она пробыла под водой так долго, что едва не умерла. Я была ребенком и поверила этому объяснению. Оно звучало убедительно… Однажды мать повезли на пляж в Фунабаси. Было воскресенье, но меня оставили дома, потому что я была простужена. Вечером кто-то позвонил и спросил, дома ли мать… Потом… в дом прибыли два офицера. Они были чем-то взволнованы и явно нервничали, хотя ничего мне не сказали. Я ушла к себе, догадываясь, что что-то не так, но мне хотелось лишь одного — поскорее увидеть отца.

На глазах у Элисон снова выступили слезы. Питер взял ее за руки и сказал нежным голосом:

— Продолжай.