Рукопись Ченселора

— Мой отец не был политическим деятелем. Его суждения — это суждения военного человека, а не политика. Он знал, что войну нельзя выиграть каким-либо обычным способом, а использование необычных средств немыслимо. Мы не могли выиграть войну потому, что у тех, кого мы поддерживали, не было подлинной целеустремленности. Из Сайгона лжи исходило больше, чем из всех судов военного трибунала за всю военную историю — так говорил отец. Он считал эту войну бессмысленной бойней, в которой бездарно погибло множество людей.

Ченселор сел на диван. Ему нужно было осмыслить услышанное: ведь это были слова из его романа.

— Я знал, что генералу многое в армии не нравилось, но не думал, что он обличал коррупцию и ложь.

— Именно с этим он в основном и боролся. Это была его страсть. Он выискивал в официальных докладах всевозможные противоречия, собирал сведения о подтасовках в докладах интендантов, о сводках, в которых намеренно завышались потери противника. Однажды он даже заявил, что, если бы отчеты о потерях противника соответствовали истинному положению хотя бы наполовину, мы бы выиграли войну еще в шестьдесят восьмом.

— Как вы сказали? — спросил Питер недоверчиво. — Это были его собственные слова?

— А в чем дело? — спросила Элисон.

— Да так, продолжайте.

— Больше мне рассказывать нечего. Отца отстранили от участия в совещании, на котором ему необходимо было присутствовать, его игнорировали на штабных заседаниях. Чем активнее он боролся, тем чаще им пренебрегали. Наконец он понял, что все бесполезно.

— А как же противоречия в докладах, подтасовки интендантов, потоки лжи, поступавшей из Сайгона?

Элисон отвела взгляд.

— Мы об этом почти не говорили, — сказала она спокойно. — Боюсь, в тот момент я вела себя не лучшим образом. Я рассердилась, наговорила ему кучу обидных слов, о чем сейчас глубоко сожалею. Я просто не понимала, как ему тяжело.

— И все же что вы скажете о докладах?

Элисон подняла голову и посмотрела на Ченселора:

— Мне кажется, он считал их символичными. Они символизировали месяцы, а может быть, и годы агонии. Все это в конце концов оборачивалось против людей, с которыми он служил. Терпеть дальше он не мог. И он бросил все.

Питер снова подался вперед и, тщательно взвесив слова, твердо заявил:

— Это так не похоже на него!

— Знаю, что не похоже. Именно поэтому я и накричала на него. Понимаете, я ведь могла с ним спорить. Он был для меня не только отцом. Мы были друзьями, равными в известном смысле. Мне пришлось рано повзрослеть, да и ему больше не с кем было говорить.

В ее словах сквозила душевная боль. Ченселор дал ей возможность прийти в себя, а затем продолжал:

— Несколько минут назад вы сказали, что я ошибаюсь. Теперь моя очередь утверждать то же самое. Меньше всего ваш отец стремился уйти в отставку. И на Гавайи он поехал не отдыхать. Он хотел разыскать человека, который вынудил его уйти из армии.

— Что?!

— Много лет назад что-то произошло с вашим отцом. Что-то такое, о чем не должны были знать другие. А этот человек узнал и стал угрожать вашему отцу. Мне генерал очень нравился. По душе мне были и его взгляды. Поэтому я чувствую себя чертовски виноватым. Откровеннее сказать не могу, но хочу, чтобы вы знали об этом.

Элисон Макэндрю сидела неподвижно. Ее большие глаза пристально вглядывались в Ченселора.

— Ну а теперь не хотите выпить? — спросила она.

Он рассказал ей все. Все, что смог припомнить. Начиная от неизвестного блондина на пляже в Малибу и кончая удивительным телефонным звонком в полицейский участок Роквилла. Не упомянул он только об убийстве в парке в Форт-Трайоне. Может, и была какая-то связь между этим убийством и другими описанными им событиями, но он не хотел понапрасну волновать Элисон. Рассказывая, Питер чувствовал себя довольно скверно — как продажный писака, рыскающий в поисках ходового сюжета. Он был готов к вспышке ее гнева, к тому, что она проклянет его как человека, который, пусть невольно, стал причиной гибели ее отца. Он искренне желал, чтобы она рассердилась на него, — так велико было у Питера сознание собственной вины.

Однако она отнеслась к его чувствам с большим пониманием и даже пыталась приуменьшить его вину, заметив, что если все рассказанное им — правда, то он не преступник, а скорее жертва. Но каково бы ни было его мнение, она отвергла версию о том, что в прошлом ее отца было какое-то пятно и что именно угроза разоблачения заставила его подать в отставку.

— В этом нет никакого смысла. Если бы что-либо подобное имело место, то этим давно бы воспользовались его враги.

— В своем заявлении газете вы сказали, что его заставили уйти.

— Да, но причина была совсем иная. Они просто измотали его, игнорировали его решения. Таков был их метод, и я поняла это.

Ченселор вспомнил пролог к своему роману. Почти со страхом он задал следующий вопрос:

— Что вы скажете о его докладе относительно коррупции в Сайгоне?

— Не понимаю, о чем вы спрашиваете.

— Разве не вероятно, что они пытались не дать хода этому докладу?