Рукопись из Тибета

По главным улицам катили нечастые малолитражки, ярко раскрашенные грузовики и автобусы, они колоритно дополнялись влекомыми косматыми лошадками повозками крестьян, везущими на базары плоды своих трудов; регулировщики махали жезлами на перекрестках, а по тротуарам неспешно шли прохожие и стайки обвешенных фотоаппаратами туристов-бездельников из Европы.

Отыскав глазами в череде следующих друг за другом магазинов нужную мне вывеску, я попросил водителя остановиться и вышел из машины. Заведение было чем-то вроде универмага. Пройдя в отдел писчебумажных принадлежностей, я приобрел толстую, в сотни две листов тетрадь формата А-4 в кожаной обложке, а к ней китайскую авторучку с золотым пером и пару флаконов синих чернил. Ради интереса побродил по другим отделам, среди которых обнаружил музыкальный. Там, в числе национальных инструментов, на витрине красовались несколько гитар, матово блестящих лаком.

– Позвольте вон ту, – указал я пальцем скучающему продавцу на шестиструнную.

– Пожалуйста, – снял тот с витрины товар. – Японская. Рекомендую.

Инструмент имел логотип фирмы «Ямаха», был знаком, и я его чуть подстроил. Затем заскользил пальцами по грифу и напел популярную композицию группы «Битлз» «Восходит солнце». Когда прозвучал завершающий аккорд, рядом с открытыми ртами стояло несколько зевак. Монаха играющего на гитаре, да еще исполняющего песню на английском, они видели впервые.

– Беру. И еще дайте чехол, – сказал я продавцу, отсчитывая хрустящие купюры.

Вернувшись назад, я прихватил покупки, отпустил водителя и поднялся к себе наверх. А поскольку небольшая порция музыки породила ностальгию, извлек из чехла гитару, после чего уединился на террасе. Там, усевшись в шезлонг, глядя на далекую череду гор и тихо перебирая струны, стал вспоминать, что бы такое исполнить. Песен самого различного жанра я знал достаточно, но хотелось чего-нибудь душевного.

– Давай «Последнюю поэму», – тихо сказали внутри. – А мы послушаем.

Я взял первые аккорды.

Ветер ли старое имя развеял,
Нет мне дороги в мой брошенный край,
Если увидеть пытаешься издали,
Не разглядишь меня, не разглядишь меня,
Друг мой, прощай…

вольно и свободно понеслись в бледный купол ноябрьского неба теперь уже песенные строки.

– Это ж надо так написать, – когда унеслись в бесконечность пространств последние катрены, всхлипнул внутри моряк, бывший самым сентиментальным.

Остальные составляющие молчали, чуть пошмыгивая носами. Я тоже расчувствовался и прошептал:

– Ничего. Еще не вечер, ребята.

Затем встал и отправился писать дневник. Начиная с момента новой жизни.

Для начала, убрав гитару в шкаф, я уселся за стол и заправил ручку чернилами, а потом открыл тетрадь и на внутренней стороне обложки указал свой последний московский адрес, имя с фамилией и номер домашнего телефона. Сделал это, скорее, по привычке. Так когда-то помечал свои записные книжки.

Далее в центре первой страницы, я каллиграфически вывел «Дневник», перевернул и вверху второй начертал дату своей кончины. Все, что случилось потом, после вознесения, скрупулезно описал и поставил точку. Учинив задел, спустился на кухню, где пообедал вместе с Чонгом, а потом совершил прогулку по окрестностям.

Все последующие семь дней недели, обращаясь к внутренним резервам за уточнениями и угощая их дармовой выпивкой, я добросовестно описывал свою новую жизненную стезю, стараясь быть объективным. На восьмой же решил отдохнуть. А поскольку лучший отдых – есть перемена занятий, порывшись в вещах, нашел оставленную Ракшми записку с координатами ее тетки.

– Слушаю, – пропел в трубке знакомый голос, после того как я набрал номер.

– Это я, дочь моя. Лама Уваата.

– Учитель! – радостно взлетел он на высокой ноте. – Рада вас слышать!

– Как твое драгоценное здоровье?

– Плохо, – вздохнула жена брахмана. – Демоны вернулись, и я нуждаюсь в вашей помощи.

– Хорошо, я буду вечером, после захода солнца. Жди, – положил лама Уваата трубку.

Когда пурпур заката сменился на синие сумерки, я на наемном такси подъехал к указанному в записке дому. Он находился неподалеку от центра и был выстроен в национальном стиле. Первый этаж светлел камнем, с идущим по фасаду затейливым орнаментом, второй был выполнен из дуба, с длинным выносным балконом и вычурной крышей. К боковым стенам примыкала глухая высокая стена, за которой угадывались деревья.

– Не хилая у тебя тетка, – сказал я сам себе, отпустив такси, и направился по выложенной плитами дорожке к входу.

Поднявшись по ступеням крыльца, остановился у глухой двери с начищенным бронзовым кольцом, дважды звякнув им по оскаленным зубам такой же драконьей морды.

Вскоре за дверью щелкнул запор, и меня с почтением встретили. Ракшми с весьма импозантной дамой. Та была лет на пять старше, фигуристая и с темным пушком на верхней губе, что говорило о сексуальности.

– Знакомься, тетя, – представила гостя шми. – Это лама Уваата.