Рукопожатие Кирпича и другие свидетельства о девяностых

Муции Сцеволы, находящие в себе силы улыбнуться, подвинуться, убрать протянутые ноги, не отстаивать значительность щетиной мелких пакостей, зарабатывают ну ни лирой меньше окаменевших с растопыренными локтями несмеян, попытки вывести человеческое поведение из материальных обстоятельств – из бедности или богатства, из автократии или демократии, из недостатка образования или из его избытка – здесь, как и всюду, не приводят ни к чему, кроме глупостей и натяжек: человек ведёт себя как сволочь по одной-единственной причине: ему нравится быть сволочью. А любовь к сволочизму, как и ко всякой духовной ценности, детерминируется параметрами ещё более неуловимыми, чем колебании мод от широкого к узкому. «Олд базар» – бесконечные галереи под расписными сводами уходят во все стороны сразу (ты всегда на перекрёстке), в четыре необозримости, сверкающие золотом, коврами, всякой турецко-туристской хурдой-мурдой: фесками, лампами Аладдина, востроносыми парчовыми туфлями Маленького Мука, кальянами-ятаганами и, конечно же, гирляндами кожаных курток, курточек, плащей, дублёнок. В тряпье же, мне показалось, наметилась мода на первозданность: грубые куртки, расписанные под индейцев, которых нужно было сначала истребить, чтобы ощутить в них поэзию («Вагономин, вагономин…»), юбки-штанцы с некой домотканинкой, которой когда-то стыдилась деревенщина, вязаные платья «рыбачка Соня» с намёком на рыболовную сеть…

Что и понятно: в Стамбуле даже кривые закопчённые переулки из узеньких трёхэтажных домиков с тифлисскими балкончиками интересны (восточная музыка своей дивной истошностью сопровождает тебя всюду, покуда не затрётся), а мечети – вообще застынешь на нескончаемом вдохе. Для тех, кто бывал в Самарканде-Бухаре, вроде бы не так уж и ново, но – величие все-таки связано с величиной, а стамбульские мечети, сложенные (вырезанные) из серого камня, ошеломляют огромностью, минареты вблизи кажутся мощными, как водонапорные башни, – лишь издалека открывается их невесомая колкость. Прославленная Айя-София – увы, нам, византийцам, – не самая здесь прекрасная: крашенная в красно-бурое, как захолустная фабрика, она утопает в собственных контрфорсищах, выглядит кряжистой, как блиндаж, – только внутри захватывает дух от невероятных арочных взмахов. А у мечетей огромное пространство верховных куполов разбивается на каскады теснящимся ожерельем куполов-спутников, под которыми, глубоко внизу, ничуть не смущаясь своей затерянности, бродят кошки и неверные собаки – всё больше англоязычные. Витражи ярки и непредсказуемо причудливы, как калейдоскопы.

Что ещё хорошо – близ мечети всегда есть туалет и (это уже не так важно) череда низеньких крючконосых краников, под которыми в любую погоду моют ноги перед посещением дома Аллаха. Гяурам туда дозволяется не со всякого хода и не в любое время. Кажется, надо подождать, пока закончится перекличка радиофицированных завываний: «Алла, бисмилла…» Зато потом – фри оф чадж. К изумлению своему, ты понимаешь, что шепчет печальный нищий: «Аллах акбар».

Турцию часто выдвигают примером успешной модернизации. Но блуждания по Стамбулу наводят на ретроградные мысли: европейские здания здесь удручающе неинтересны – такого европейского захолустья в Европе, пожалуй, и не сыщешь: немало для удобства, кое-что для представительства и ничего для восхищения. Равнодушный серый бетон, без любви, без выдумки излитый в прямоугольное лоно, вкрапления никакого ампира, напоминающего разве что о сталинской Москве. Поближе к окраинам – вообще какой-то советский райцентр Партияабад. Арабская вязь – сама по себе дивный орнамент, но – ведь латиница практичней! Утешают только сарьяновские собаки – хоть они и нечистые животные.

Султанский дворец прошлого века – роскошь тогдашней европейской эклектики воспроизведена на почти кустарном уровне, росписи плафонов напоминают опять-таки Дворец культуры начала пятидесятых. Да и так называемый народ – так ли уж он осчастливлен весьма относительным европейским комфортом (из многих окон торчат самоварного вида дымящиеся трубы), ради которого нужно целый день хватать прохожих за руки: «Колэга, хороший кожа, дублёнка, воротник из стриженой ламы»? В патриархальных, неподвижных странах самоубийств во много раз меньше, чем в «передовых», где не жизнь, а сплошное состязание, – но ведь на пьедестале почёта не может быть слишком много вакансий. Главное – эта гонка не оставляет возможности бежать вполсилы и жить вполкачества: или чеши до упаду – или будешь отброшен в полное ничтожество. И тем, кто желает отстоять своё право на неторопливость, не остаётся ничего другого, кроме фашизма…

За всю неделю я не видел, чтобы кто-нибудь на кого-нибудь заорал. Единственный раз солидный мужчина топал на меня ногами и кричал: «Дюрак, дюрак!» – показывал, что нужно идти до автобусной остановки с таким интересным названием. Объяснять, где сойти, собирается пол-автобуса.