Рукопожатия границ

Катер снова проскочил сквозь белые облачка. И вдруг накренился и начал описывать петлю. Попадание. Катер уходил в сторону, будто слепой, будто шрапнелью ему выбило глаза. Лаг-дал, видать, перебило. И флаг не полоскался как положено — развернутый, гордый, — а тащился по ходу скомканным куском материи.

Людей на катере не видно было. Неужели, думаем, все погибли?

И тут на палубе появился матрос. Мы отчетливо видели его. Двигался он как-то странно, боком, скорчившись. Спервоначалу показалось, что он просто укрывается от осколков. Потом, когда он, прижимая руку к животу, с трудом пополз на корму, поняли мы, что он ранен.

И тут, братцы, мы увидели страшную картину. Да, для нас, моряков, страшнее картины нет. Флаг упал. И упал не по своей воле, не сам по себе. Матрос сдернул его. А это значило, что корабль сдается!

И тотчас умолкли вражеские пушки.

— Флаг спустил, шкура, — сказал старшина. — Сдался. — И закрыл лицо руками.

Никогда не забуду той минуты. Стыдно было смотреть друг другу в глаза, будто это мы спустили флаг, будто это мы позорно сдались врагу.

А потом увидели мы, как из-за скал выскочил вражеский катерок и попер к подбитому нашему.

А матрос добрался до мостика и сидел под мачтой скорчившись. Потом шевельнулся. Ухватился за мачту. Встал на ноги. И вверх, на гафель, пополз, развертываясь на ветру, наш государственный Военно-морской флаг пограничных частей Советского Союза, а под ним затрепетал другой — небольшой, алый, с двумя косицами флаг «наш». «Наш» — значит, «веду бой».

Катерок противника рыскнул в сторону, будто флаги ожгли его.

А матрос снял бескозырку и стал медленно оседать. Силы, видать, оставляли его.

Потом катер приподнял нос, будто хотел последний раз глянуть на землю, и исчез в волнах.

Мы обнажили головы.

Старшина сказал:

— Прости, брат.

Будто просил у того одинокого матроса прощения за то, что худо о нем подумал. Посмел подумать.

Вот так…

Зуев умолк.

И матросы молчали.

Потом Коган спросил.

— И как же вы добрались?

Боцман только рукой махнул:

— И не спрашивай. Трое суток брели не евши. Только как совсем худо становилось, вспомнишь того матроса на катере, зубы стиснешь — и идешь.

Снежный заряд оборвался так же внезапно, как и начался, и вновь прожектор выхватил из тьмы кипящие гребни волн.

— Подходим к Черному Камню, — сказал Антипов.

— Стоп левая.

Стрелка оборотов левого двигателя медленно поползла к нулю.

— Право руля… Отводить… Одерживать… Так держать!

Лохов решил, сбавив обороты, подойти ближе к берегу. Иначе людей на скалах не обнаружишь. Даже с прожектором.

Сигнальщики со своей площадки напряженно всматривались во тьму.

Теперь волны нагоняли корабль, хлестали в корму, но качало от этого не меньше.

Еще сбавили обороты. Пошли на самом малом. Берег был где-то рядом, но с корабля не видели его, только приборы осторожно прощупывали каждый выступ. А берег щерился, разверзал пасти многочисленных бухточек и проливчиков, готовый сдавить корабль острыми каменными зубами, если тот зазевается.

Но корабль не зазевается. На мостике — Лохов, и корабль послушен каждому его слову, каждому движению.

Лохов ощущал это единение с кораблем, с его сложными механизмами, приборами, людьми.

На мостик поднялся замполит Семенов:

— Какие новости?

— Идем на самом малом, — сказал Антипов. — Чуть не вплотную к берегу. — Он скосил взгляд на Лохова. Семенов уловил в этом взгляде восторг, почтение, даже обожание, и усмехнулся. Что ж, Лохов свое дело знает. Не новичок.

— Никаких примет?

— Никаких.

— Сигнальщик! — крикнул Лохов.

— Есть!

— Повторяйте семафор: «На сейнере, отзовитесь».

Нескончаемо замигал фонарь: буква за буквой… Точка-тире-точка-тире… «На сейнере, отзовитесь… На сейнере, отзовитесь…»

— Дайте в сторону берега ракету! — приказал Лохов.

— Есть!

В черном небе вспыхнул и ненадолго повис сгусток мертвого света. Когда он погас, ночь стала еще чернее.

— Звездочка, товарищ командир! — истошным голосом закричал вахтенный сигнальщик Джигит.

— Какая звездочка? — спросил Семенов.

— Звездочка, огонек. Вспыхнул и погас.

— Где?

— Вон там. — Джигит показал во тьму, в сторону берега.

— Вы не ошиблись?

— Как можно, товарищ командир? Я джейрана за десять километров вижу. У меня глаза как у орла! Весь аул спросите, весь аул скажет!

— Очень много слов, — строго сказал Лохов.

— Виноват, товарищ командир. Только был огонек, честное слово!

Ничего не было видно в кромешной тьме, но Джигит метался по площадке, напряженно вглядываясь в сторону берега, и все время бормотал:

— Был огонек! Клянусь! Был огонек!

Гидроакустик доложил, что очень слабо сквозь шум прибоя прослушивается какой-то непонятный звук — не то стон, не то скрежет.

— На якорь не стать, сорвет, — сказал Семенов.

Антипов посмотрел на командира. Командир знает, как поступить.

— Шлюпку с правого борта изготовить к спуску.