И наконец, для полноты гарнитура третий случай. Тут картину, как говорится, надо рисовать пошире. Событие опять приключилось зимой. Получил я в тот год зимний отпуск и поехал в большой дом отдыха под Москвой. По случаю зимнего времени дом пустовал, сестра-хозяйка подвернулась девочка клевая, поселила меня в небольшой палате одного, и было обещание: выдастся время — забежит ко мне для лирической беседы. Вот и живу, отдыхаю, все идет по высшему сорту.
В одну прекрасную ночь выдал я генеральный архаический крик, а разбудить меня некому. Опять-таки знаю, что кричу, а ничего не могу сделать.
Все же я проснулся в конце концов, можно сказать, изойдясь криком, как младенец. Проснулся и слышу: в доме поднимается, нарастает переполох. Вот старикан инвалид из соседней палаты выскочил в коридор и застучал костылем по коридору как ошпаренный, черт его понес почему-то к дежурной сестре. Слушаю, а напротив открылась дверь, там женская палата, все дамочки преклонного возраста, не на ком глаз остановить. И оттуда слышу ахи да охи.
Я лежу, конечно, не бежать же на люди: дескать, виноват, товарищи, держите меня, я кричал, — лежу и соображаю: со всех сторон слышали мой крик, все равно запеленгуют, а мне в доме отдыха еще жить больше полусрока. Стыд и срам!
Утром в столовой только и разговору, конечно, что о ночном крике. Отдыхающим делать нечего, а тут событие, как ни клади, хоть вызывай милицию. Из палаты, которая справа от меня, один говорит: кричали по другую сторону дома. Из палаты слева уверяют: кричали по эту сторону. Пожилые женщины клянутся: крик был вроде бы из оврага. Глубокий лесистый овраг проходил сразу позади нашего дома. В общем, оказывается, хотя другие не выбегали в коридор, криком своим я переполошил весь корпус. На мое счастье, нет точного представления, кто кричал, где кричал. Однако происшествие от этого кажется еще более грозным и таинственным. Тем не менее разобраться не могут. Мнения разошлись, каждый тянет в свою сторону, чувствую, мне повезло, сбилась пеленгация — слишком много народу проснулось от моего крика.
Среди дня набегает на меня старикан инвалид, нет, говорит, кричала женщина в саду, я, говорит, узнал точно. Испугалась овчарки, которую сторож спустил с цепи. Отдыхающие окончательно запутались.
И вот, понимаете, то ли мне смешно стало, то ли досада на дураков взяла, только я не выдержал и на другое утро признаюсь как на судебном заседании:
— Дорогие товарищи, это я кричал! Водится, видите ли, за мной такая слабость. Может, я нервный какой, может, мамка меня в детстве уронила, происходит, бывает, из меня по ночам такой страшный крик, что признаться совестно. Вы уж меня извините. О таких случаях даже в медицинских книгах писано. Считайте, если хотите, кричу бессознательно за все муки человечества.
Что же вы думаете? И это, я вам скажу, самое смешное — не поверили мне, идолы. Ни один черт не поверил. И только по дому отдыха пошла про меня слава почетная, если хотите. Дескать, я такой юморист, ради шутки не пожалею и родного отца.
Так вот я вам скажу, поддерживаю свою славу юмориста: не унывайте, братцы. Если храпун замолчит, у вас останется хорошая перспектива для ночного развлечения — проснуться среди ночи в холодном поту от животного, архаического крика…
Так как времени у нас хватало с избытком, рассказчики не торопились. Тем не менее за ночь успевали выступить два, три, а иной раз и человек пять. Некоторые, особенно охочие до эстрадной деятельности, независимо от таланта выступали по нескольку раз.
От «Тысячи и одной ночи» наша самодеятельность отличалась, во-первых, меньшей длительностью, потому что не век же сидеть в ожидании летной погоды; во-вторых, тем, что рассказчики были разные и все мужчины; наконец, в-третьих, никому из нас не грозила смертная казнь, если рассказ окажется низкого качества.
Предлагая сейчас читателям те из рассказов в Палате лордов, которые я запомнил, я снимаю с себя всякую ответственность за их качество. Что было, то было, только в таком плане я и прошу принимать все сказанное.