Рукотворное море

Я выходил на берег реки Харьков. Я снова вспоминаю красные корпуса электростанции, почерневшие от времени сваи, оставшиеся не то от плотины, не то от старого моста. Сын главного механика электростанции (или главного инженера? Или директора?) учился со мной в одном классе. Мы дружили? Возможно. Сейчас уже не помню. Но помню, как после уроков мы шли к нему, и где-то с тыльной стороны территории электростанции в прибрежных кустах была спрятана его лодка, и мы, вдвоем, втроем или вчетвером — кто да кто с нами был, не помню, — плавали по реке, играли в какие-то пиратские игры. Прибрежные заросли. Песчаные отмели. Запах речной гнили. Векши, расставленные на ночь, в которых ничего мы не находили. Удочки, на которые ничего не ловилось.

Да было ли это все, или я это выдумал, или это мне когда-то приснилось?

Река была, электростанция была. Была гимназия частная — гимназия Давиденко, — я учился в ней в приготовительном классе, вон на берегу виднеется сохранившееся в целости ее четырехэтажное здание. Чуть левее я вижу неубранные руины театра Синельникова. Там дальше Куликовская, Театральный переулок — там я жил. Но была ли лодка, поездки по реке, полные тайн и очарования?

Все осталось только в памяти. В душе не отозвалась на это ни одна струна.

Жизнь прожита, канула в небытие. Ничего не осталось в душе. Куцые обрывки холодных, безразличных воспоминаний.

РАССКАЗЫ И ПОВЕСТЬ

ДЕТСТВО

Он помнит Харьков, улицу Донец-Захаржевского, на которую выходили ворота дома по Сумской, шесть, принадлежавшего когда-то «разбойнику» Харькову, как уверяли некоторые старожилы города. В этом-то самом доме жил со своими родителями маленький мальчик. Ох, этот знаменитый дом, Сумская, шесть, напротив знаменитого кино «Ампир», где Москвин смотрел подряд все серии столь знаменитой картины «Таюрка» со знаменитым и бесстрашным Пирл Цайт…

Двор на Сумской, шесть был большим каменным колодцем. Из шикарного фотографического салона, находившегося в левой стороне первого этажа, выносили во двор рамки с пластинками, чтобы при свете солнца перевести негатив на дневную бумагу. Очевидно, техника тех времен была на таком уровне, что для каких-то особенных снимков фотографы пользовались дневной бумагой, а не бромосеребряной. Из аптеки в том же доме, с правой стороны, дворовым мальчишкам перепадали разноцветные наклейки от патентованных лекарств, ими можно было обмениваться, их можно было для смеха лепить на чужие спины, их можно было разбрасывать как конфетти, на радость дворникам. В этом доме жили знаменитый артист Петипа и знаменитый карикатурист Ю. Ганф. В подвалах огромного дома мальчишки искали подземные ходы еще со времен Харькова. Легенда утверждала, что они начинались именно здесь. С утра до позднего вечера с асфальтового дна дворового колодца доносились крики, вопли, свисты, рев, удары планшетками, индейские воинствующие кличи — все шумы, которые может производить мальчишечья орава в десять — двенадцать человек.

Только став взрослым, мальчик смог понять мучения часовщика Бройде и других жильцов, изводимых вконец дворовой кутерьмой. Ведь вся их ватага тогда зачитывалась Густавом Эмаром, Майн Ридом, Буссенаром. Они были индейцами, и мальчик был предводителем команчей из племени «Белая лошадь», и звали его не как-нибудь, а… Вот и забылось, как его тогда звали. Но до сих пор хорошо помнится, как он посвящал в свой индейский клан новичков, запирая их на долгие часы в жуткие темные подвалы, и какие неприятности доставляли ему мамы, когда слабодушные кандидаты в индейское воинство ябедничали, обвиняя его в произволе. Помнится и то, как он завербовал одного мальчишку, ставшего потом известным журналистом, а тогда называвшегося Китайцем, потому что у него были узкие глаза. И как за маленький ручной компас выманил у него самодельный щит и дубинку из фанеры, и как потом в поединке на мечах, сделанных из обруча от бочки, он рассек Китайцу безымянный палец на левой руке — шрам до сих пор виден, — и как тот в панике вернул ему и свой щит, и свой меч и покинул племя команчей «Белая лошадь».

Все свое детство мальчик ужасно боялся смерти. Как он плакал по ночам, боясь умереть, каким стал брезгливым из страха заразиться и как однажды чуть не умер во время «испанки» — так назывался повальный грипп тысяча девятьсот девятнадцатого года, — когда у него началось кровотечение из носа, которое никак не удавалось остановить. Спас его старик врач.

Может быть, оттуда, с той поры, мальчик нес в себе тяжкий груз — предчувствие несчастья!

Да нет же, какая чепуха! Напротив, всю сознательную жизнь мальчик, уже став зрелым, пожилым, старым, чувствовал другое — он был очень удачлив. Но до каких же пор мальчик будет оставаться безымянным? Назовем его для удобства Петей — и дело с концом.

Три семейных предания сопровождали Петю всю жизнь.