Рулетенбург

Вскоре он получил от нее письмо о смерти Исаева. Умирал в нестерпимых страданиях. Но в мученьях о ней он забывал свои боли. Повторял беспрерывно: «Что будет теперь с тобою?» Похоронили бедно, на чужие деньги (нашлись добрые люди), она же была как без памяти. Несколько дней и ночей сряду не спала у его постели. У ней ничего нет, кроме долгов в лавке. Кто-то прислал ей три рубля серебром. Нужда толкала руку принять, и приняла… подаяние…

А затем – все страшнее и страшнее. Маша его оставляет. Глухой городишко. Сплетни, кумушки, сватовство, интриги, новые увлечения?.. В Маше бурлит полуденная кровь, бродит густое вино Африки, разожженное глухой отравой смертельного недуга. Ей нужны любовники, наркоз чувственной авантюры, мгновенные и острые обманы разврата. Ей нужно хоть на миг озарить этот бесцветный, словно насквозь пропыленный мир унижений, отречений, обид ослепительной вспышкой страсти. Она томится, выжидает и словно оплетает вязкой и невидимой паутиной его, вожделенного возлюбленного.

Он – это Варгунов, учитель кузнецкой школы, бесцветнейшее существо, но образцовый мужчина. Она отобрала себе лучшее в своем захолустном кругу. Молод, силен, хорош. Не то что бессапожные чиновники из исаевской компании!

В бумагах Достоевского старая сибирская тетрадка. Сюда он вносил словечки, речения, говоры, афоризмы каторги. Пригодится для будущих творений – обрывки острожных песен, разудало-иронические пословицы, сложившиеся на лету между казарменными нарами, кордегардией и инженерной мастерской. И тут же записи дня, черновики писем, отголоски тяжелых и горьких эпизодов его личной летописи… [2]

…На масленице я был кое-где на блинах, на вечерах даже танцевал. Обо всем этом и о некоторых здешних дамах я написал Марии Дмитриевне. Она вообразила, что я начинаю забывать ее и увлекаюсь другими. Потом, когда настало объяснение, писала мне: «Я невольно охладела к вам, почти уверенная, что не к тому человеку пишу, который недавно меня только одну любил».

Я заметил эту холодность писем и был убит ею. Вдруг мне говорят, что она выходит замуж. Я истерзался в мученьях, впал в отчаяние. Вдруг письмо: «если бы человек с какими-нибудь достоинствами посватался к ней, – что отвечать ей?..» Все было ясно. Две недели я пробыл в таких муках, в таком аде, что и теперь не могу очнуться от ужаса…

Я написал письмо отчаянное, ужасное, которым растерзал ее. Но, кажется, ей отрадна была тоска моя, хоть она и мучилась за меня.

После этого она уже решилась мне все объяснить: и сомнения свои, и ревность, и мнительность, и наконец объяснила, что мысль о замужестве выдумана ею в намерении узнать и испытать мое сердце.

Тем не менее это замужество имело основание. Кто-то в Томске нуждается в жене и, узнав, что в Кузнецке есть вдова, еще довольно молодая и, по отзывам, интересная, через кузнецких кумушек (гадин, которые ее обижают беспрестанно), предложил ей свою руку.

Она расхохоталась в лицо кузнецкой свахе…

…Но дальше что? Она больна. Гадость кузнецкая ее замучает, всего-то она боится, мнительна, я ревную ее ко всякому имени, которое упоминает она в письме. В Барнаул ехать боится: что, если там примут ее как просительницу неохотно и гордо. Если отец потребует к нему, то надо ехать в Астрахань… Для меня все это тоска, ад. Право, я думаю иногда, что с ума сойду!