Рулетенбург

Брат, ангел мой, помоги мне последний раз. Я знаю, что у тебя нет денег, но мне надобны некоторые вещи, именно для нее. Мне хочется подарить их ей; покупать здесь невозможно, стоит вдвое дороже. Если б я имел деньги, я б тебе выслал; но я не имею и потому умоляю, не откажи мне в этом последнем пособии…

Вот вещи, которые я желаю иметь; они почти необходимы.

1) К Пасхе шляпку (здесь нет никаких) конечно весеннюю.

2) Теперь же шелковой материи на платье (какой-нибудь кроме glace) (цветом как носят), она блондинка, росту выше среднего, с прекрасной тальей, похожа на Эмилию Федоровну станом, в то время как я ее помню).

Мантилью (бархатную или какую-нибудь) – на твой вкус. Полдюжины тонких голландских носовых платков, дамских. 2 чепчика с лентами по возможности голубыми, не дорогих, но хорошеньких.

Косынку шерстяного кружева (если недорого).

3) Если требования эти покажутся тебе требованиями, если тебе сделается смешно, читая этот реестр, оттого, что я прошу чуть ли не на 100 руб. сер. – то засмейся и откажи. Если ж ты поймешь все желание мое сделать ей этот подарок и то, что я не удержался и написал тебе об этом, то ты не засмеешься надо мной, а извинишь меня…

Сибирский дневник проложен ветшающим и пожелтелым документом. Он иногда перекладывал эти списки, акты, бумаги, приобщая их к своим старым записям, словно замыкая ими отошедшую главу своей жизни. Круглым, писарским почерком выписано:

«Из метрической книги Одигитриевской церкви гор. Кузнецка Томской губернии.

1857 года, февраля 6 дня. Повенчаны: служащий в Сибирском Линейном батальоне № 7-й прапорщик Федор Михайлов Достоевский, православного вероисповедания, первым браком, 34 лет. Невеста его: вдова Мария Дмитриевна, жена умершего заседателя по корчемной части, коллежского секретаря Александра Исаева, православного вероисповедания, вторым браком. Подлинную метрическую запись подписал: священник Евгений Тюменцов, диакон Петр Дашков, дьячок Петр Углянский и пономарь Иван Слободский.»

Годы ревности, боли, мучительства…

И вот эти мутные, душные, сырые дни в Москве: ручейки в переулках, звон, щебет, дребезжание колес. А в комнате – полутемной, беззвучной, зловещей – отходит иссохшая, вся пожелтевшая женщина-мумия. Хрипы, клокотания в горле… душит последний припадок, кровь хлещет горлом, жизнь убывает последними каплями… Сердце его истерзано болью, горе вырвало часть существа его. И только листок в блокноте:

«16 апреля. Маша лежит на столе. Увижусь ли с Машей?..»

От нее он унес в жизнь память как о женщине, непоправимо надорванной смертельной болезнью, горькими запоями мужа, черной нуждою, унизительными невзгодами нелепо обернувшейся жизни.

В казино