Румянцев-Задунайский

Боур рассказал, что самым крупным событием было пребывание в Петербурге и Москве брата прусского короля принца Генриха. О цели его пребывания точно неизвестно, но болтают всякое. О внутреннем положении в стране тоже говорят по-разному. Ему, Боуру, приходилось слышать жалобы на очень плохой урожай. В некоторых губерниях крестьяне едят траву… К этому бедствию прибавилась чума, перенесенная из Турции в южные районы страны. Правительство принимает жесточайшие карантинные меры, тем не менее чума неумолимо продвигается на север…

— К моим не заезжали?

— Я бывал Москва, но графиня дома не бывал.

С лица фельдмаршала не сходило выражение мрачной сосредоточенности. Казалось, он задавал вопросы механически, не вдумываясь в ответы, занятый своими невеселыми мыслями. Раньше он был не таким. Что-то с ним сделалось. Отяжелел, состарился заметно.

И Боур, и Кречетников не знали и не могли знать, что так опалило фельдмаршала. Из генералов знали правду о нем только Ступишин да Озеров. Фельдмаршал стал таким с того дня, когда послал императрице реляцию с прошением об отставке.

Теперь уже не укладывается в голове, что этот человек намеревался оставить армию — армию, которая признавала его своим отцом, которая чтила его больше, чем кого-либо. Да было ли это? Было… Однако Румянцев не ушел, Румянцев остался. После того как курьер отправился в Петербург с его реляцией, он некоторое время отлеживался в своей палатке, никого не принимал, за исключением доктора и адъютанта. Но мало-помалу то непонятное состояние стало проходить, и он вернулся к делам…

С тех пор прошло четыре месяца. История с отставкой стала уже забываться. Румянцев снова был в деле. Но теперь уже никто не видел его улыбающимся.

— Перевод фирмана готов? — вдруг круто переменил разговор Румянцев, обращаясь к дежурному генералу.

— Да, ваше сиятельство, он у меня.

— Прочти. Я думаю, всем будет интересно услышать, что в нем написано, — добавил Румянцев.

— Что за фирман? — заинтересовался Кречетников.

— Приказ визиря, который он направил своим военачальникам.

Ступишин стал читать:

— «По повелению пресветлейшего, величайшего, грознейшего, державнейшего, всей вселенной императора, который есть прибежище правоверных, моего августейшего государя, взял я себе в намерение овладеть всеми крепостями по Дунаю, находящимися в Молдавии и других провинциях, случайно доставшимися московской императрице…»

— Ого, аппетит у визиря не так уж плох! — воскликнул Боур по-немецки. Выражать эмоции на родном языке ему было гораздо удобнее.

Румянцев сердито сдвинул брови.

— Какие сведения собраны о новом визире?

— Сведения зело скупые. До назначения визирем Махмет-паша предводительствовал в Боснии. По слухам, человек смелый, решительный, но чрезмерно самонадеянный.

Румянцев стал медленно прохаживаться по комнате. Генералы молча ждали его решения. Фирман визиря побуждал к раздумьям. Было над чем подумать. Осуществление турками своих планов могло поставить перед русской армией серьезные трудности.

Ступишин заметил, что вступление в должность нового визиря уже сказалось на поведении турецких войск. Они стали вести себя агрессивнее, создавая угрозы то в одном месте, то в другом. В своих устремлениях турки особенно настойчивы на подступах к столице Валахии Бухаресту, где имеют за спиной сильную крепость Турну…

— Желай смотреть карта, — снова стал говорить по-русски Боур. — Карта карош язык имеет, карта много сказать умеет.

Ступишин ответил, что в распоряжении главной квартиры нет карт неприятельской территории, как нет описаний крепостей.

— Я знаю эти места, — сказал Кречетников, обращаясь к фельдмаршалу, — если, ваше сиятельство, дозволите дать мне корпус, Турна будет покорена в две недели.

— Нет, генерал, в Валахию вы не поедете, — сказал Румянцев. — Вам придется выехать в Польшу, чтобы заменить там командира тамошнего корпуса генерал-поручика Эссена, который просится в отпуск на лечение. — Подождал, не последуют ли со стороны Кречетникова возражения, и, поскольку таковых не было, продолжал: — Я забыл, господа, сообщить вам тревожную весть: польские мятежники под руководством полковника французской армии и других офицеров напали на наши отряды, заставили их отступить и сейчас угрожают Кракову.

Сообщение главнокомандующего было воспринято генералами так, словно это таило в себе для армии большую опасность, чем фирман визиря. Всем было ясно, что с переходом в наступление польских конфедератов обстановка на театре войны может резко усложниться. Сами по себе конфедераты с их разоренными мелкими отрядами не представляли большой опасности. Но заодно с ними были французы, на их стороне могли выступить также австрийцы, враждебность которых к России становилась все более очевидной. Наконец, на их сторону могли перекинуться польские коронные войска, верность которых королю Станиславу внушала серьезные сомнения.

По поводу последней опасности генерал-поручик Эссен доносил, что в местах расположения его войск сторону конфедератов готовы принять до 40 тысяч поляков, способных владеть оружием.