Румия

— Здесь-то, Сашок, и есть настоящая школа. Пройти ее каждому полезно. И пожалуй, обязательно. Тогда и жизнь для человека повернется иначе. Вон видишь, «Победа» промчалась. Гладкая, полированная, блестит никелем да лаком. А останови, открой капот, посмотри двигатель — не особенно уж он красивый. Трубки всякие, провода, тросики. А мотор-то и ведет машину. Кто знает, как он устроен, тот и за руль может сесть, управлять машиной, а не только пассажиром быть.

— Что же — только рабочие и знают жизнь по-настоящему?

— Кто строит ее, Сашок, только те.

Сашка не был согласен с комсоргом. Он чувствовал, что Степан Петрович чего-то не договаривает, к чему-то клонит. И уж наверняка отсоветует Сашке убегать из училища. Ну что ж, на то он и поставлен комсоргом.

— А насчет стального характера, — продолжал Кольцов, — ты прав. Только учти, сталь готовой в земле не бывает. Сначала добывают руду, очищают ее от пустой породы. Затем плавят, куют, а уж потом закаляют. Вот и в твоем характере пустой породы еще приличная порция. Как ты говоришь? Тряпичный? И это есть, верно. Что ж, иди. Вон группа на ужин пошла. И помни: разговор наш не окончен.

— Ну что, Качан, — крикнул за ужином Спирочкин, — перепало от Полундры? Не горюй, это ерунда. Вот как завтра будет с твоим корешком?

Сашка насторожился.

— Цыгана завтра судить будут, слыхал?

СКОЛЬКО ВЫДЕРЖИТ ЧЕЛОВЕК

Да, завтра будут судить Борьку. Сашка узнал, что судить будут Цобу здесь, в училище, показательным процессом. Почему показательным? Спирочкин говорит, что в таких случаях приговор бывает самый строгий. Неужто Борька такой преступник?

Уже давно дали отбой. Утихомирились токари. Спят. Только Сашка не спит. И так вот почти каждый вечер. Скапливаются у него в голове за день мысли, не дают покоя. Утром не хочется вставать. И голова тяжелая.

А сегодня особенно все перемешалось в Сашкиной голове. Один только разговор с комсоргом не обдумаешь за ночь.

Что ему советует комсорг? Смириться со спокойной жизнью в ремесленном училище. И кто советует? Моряк.

Сашка этого не мог понять. «Разговор не окончен» — вспомнил он слова комсорга. Вот бы сейчас и продолжить этот разговор. Зачем же Кольцов оставил Сашку одного со своими мыслями? Теперь он долго не уснет. Будет докапываться до правды.

Давно уже Кольцов ушел домой, а то бы Сашка не поглядел на поздний час, непременно бы с ним поговорил.

А будь у Качанова отец, принес бы Сашка ему всю свою душевную неразбериху. Выложил: смотри, отец, о чем думает твой сын. Помоги.

«Разговор не окончен». Ушел Степан Петрович и, наверное, забыл уже о том разговоре, спит спокойно. А Сашка ворочается. Доносятся до Сашкиного слуха знакомые ему ребячьи храпы.

Разве что с мастером поговорить? Кстати, он сегодня дежурит. Но что может он посоветовать Сашке? Не видит он ничего дальше своих станков. Сухарь и есть сухарь. Не зря же его так Помидор называет. Разве с ним можно откровенно? Взять хотя бы сегодня: поймал Сашку с кортиком. Нет бы поговорить. Может, и Сашка тогда ему всю душу выложил бы. Так поручил комсоргу. Раз, мол, ты комсорг, воспитывай, а мое дело научить, как резец затачивать да штангенциркулем пользоваться.

А мастер легок на помине. Медленно, своей обычной неторопливой походкой двигается вдоль ряда кроватей.

Сашка повернулся к стенке. Замер. «Еще выговор влепит за то, что не сплю после отбоя. Сухарь».

Шаги приблизились, потом замерли. Мастер, видимо, остановился у Сашкиной кровати. Сашка услыхал его тихий голос:

— Не спится, Качанов?

Сашка промолчал, даже затаил дыхание.

— Ну, ну… — так же тихо проговорил мастер. Он укрыл Сашкины ноги одеялом и медленно вышел из спальни.

А может, стоит Сашке поговорить с мастером насчет Цобы? Только сможет ли он заступиться за Борьку завтра на суде? Ведь не знает Владимир Иванович ни прежней жизни Цобы, ни теперешней. А вот пойти и рассказать об этом. Не о себе же хлопочет Сашка. Чего стесняться? Все равно теперь не уснешь.

Сашка приподнялся на локте и посмотрел вслед мастеру. Через широкие стеклянные двери он увидел, как Владимир Иванович вошел в дежурку. Сашка торопливо натянул штаны, гимнастерку, сунул босые ноги в ботинки и, подпоясываясь ремнем, зашагал к выходу.

Комната дежурного Сашке хорошо знакома. Это здесь стоял он перед комсоргом в тот памятный хмельной вечер. Тогда и Цоба был на свободе.

Вон и стол тот же, с массивными тумбами, и лампа настольная, с зеленым абажуром, и даже книги на столе те же. «Педагогическая поэма», — прочитал Сашка.

Все то, и вообще на свете ничего не изменилось, только Цоба сидит в тюрьме, и никому до него нет дела.

Мастер удивленно смотрел на Сашку и молчал.

— Владимир Иванович, — заговорил Сашка, — можно я у вас посижу?

— После отбоя спать положено. Но раз уж пришел, садись.

Сашка сел на краешек стула. Вздохнул. Помолчали. Владимир Иванович постукивал костяшками пальцев по толстому стеклу на столе и со скрытой улыбкой в глазах смотрел на своего воспитанника.